— Больше, чем вы можете себе вообразить.
Она никак не могла заставить себя произнести изобличающие слова, но иного пути не было.
— Я не та, кем вы меня считаете. Кем считает меня весь Лондон.
Венеция закрыла глаза, позволив себе раствориться в чувстве близости тела Линвуда, с жадностью впитывая мельчайшие ощущения, тепло его дыхания, омывающего ей щеку, его притягательный, успокаивающий запах, крепость обнимающей руки. Стараясь навсегда запечатлеть в сердце все это, она прижалась к нему в последний раз. Его отношение к ней разительно переменится, когда он узнает правду.
— Все мы не те, кем нас считают люди, — мягко заметил он.
Открыв глаза, она посмотрела в любимое лицо. Время тянулось мучительно медленно. Наконец она принудила себя произнести:
— Когда я оказалась в Лондоне, то выбрала для себя фамилию Фокс. Это мой сценический псевдоним.
Линвуд выжидающе молчал.
С трудом сглотнув, она продолжала смотреть ему прямо в глаза, хотя очень хотела потупиться. Испытывала стыд и страх, будто снова стала маленькой девочкой, стоявшей перед Ротерхемом много лет назад.
— Мое настоящее имя — Венеция Клэндон.
Она почувствовала, как Линвуд весь подобрался от подобного признания.
— Однажды вы спросили, кем мне приходится Роберт Клэндон. Вы решили тогда, что он меня нанял. — Правда могла больно ранить его. — На самом деле он мой сводный брат. — Она с такой силой сцепила пальцы, что они побелели. — Оба мы незаконнорожденные дети герцога Ротерхема, хотя и от разных женщин. — Она посмотрела Линвуду в глаза. — Я дочь Ротерхема, Френсис.
Его молчание ранило ее сильнее, чем могло бы ранить его презрение. Лицо в свете свечи оставалось совершенно непроницаемым.
— Значит, вы были замешаны в этом наравне с Клэндоном. — Она содрогнулась от тона, каким были произнесены эти слова. — Крестоносцы, жаждущие мести.
— О мести не могло быть и речи.
— Тогда справедливости. Вы же лишились столь любящего папочки.
— Ротерхем не был любящим. Напротив, холодным, жестоким и расчетливым. Все сказанное о нем — чистая правда. Да, мы хотели добиться справедливости. Френсис, я в самом деле считала вас виновным! Что бы я ни думала о своем отце, он исполнил свой долг по отношению ко мне. Забрал меня, когда умерла мать, принимал участие в моем воспитании. В конечном итоге и я не могла отказаться исполнить свой долг перед ним. Он заслуживал этого.
Они смотрели друг на друга в молчании.
— Мне следовало бы давно догадаться. У вас его глаза — светло-серебристые, как лунный свет.
Венеция потупилась, не желая, чтобы что-то в ее внешности напоминало Линвуду о Ротерхеме. Но в ее жилах текла кровь отца, и ничто не могло этого изменить. И дело не только в кровном родстве.
— А вот с Юхэндоном у вас мало сходства.
— Роберт пошел в мать, она была экономкой Ротерхема.
— Как вам обоим повезло, — произнес он холодным, отстраненным тоном, каким обращался к остальному миру.
Они стояли так близко друг к другу, не шевелясь, Венеция ощущала жар его тела и связывающие их эмоции.
Она ничего не могла добавить, чтобы исправить ситуацию. Призрак Ротерхема повис между ними. И так будет всегда.
— Ротерхем открыто признал Клэндона своим сыном. Зачем было делать секрет из того, что вы его дочь, Венеция?
— Он признал бы и меня тоже, но я этого не хотела.
— Если бы стало известно, что вы дочь герцога, пусть и незаконнорожденная, вам было бы гораздо проще жить на свете.
Это правда. Венеция добилась всего, что имела, именно благодаря вмешательству и покровительству отца. Но она не могла заставить себя рассказать Линвуду остального, достаточно признания в том, что она дочь Ротерхема.
— Дело не в том, что он мой отец.
— В чем же тогда?
Она пожала плечами, будто ответ не имел большого значения, хотя в действительности именно это обстоятельство определило всю ее дальнейшую жизнь.
От него она денно и нощно пыталась сбежать. Венеция перевела разговор на другую, менее опасную тему.
— Итак, теперь вам все известно.
Напряжение в тесной камере было таким осязаемым, что стало почти невозможно дышать. Венеция страшилась презрения Линвуда и ненавидела себя за то, в какую ситуацию они оба угодили.
— Да, — сдавленно произнес он. — Но это никак не повлияет на наши планы.
Венеция недоверчиво посмотрела на него:
— Вы хотите жениться на мне, даже зная, что я незаконнорожденная дочь ненавистного вам человека? Человека, причинившего боль кому-то из близких вам людей, — вы ведь готовы умереть, защищая их?
Венеция не могла поверить в реальность происходящего.
— О дне бракосочетания я сообщу дополнительно, — заявил он.
Выражение его лица было непроницаемым, в глазах сверкала ярость.
Стать женой мужчины, которого она любит, но который ненавидит ее? До конца дней испытывать на себе его презрение? Венеция хотела было согласиться на тюремное заключение. Она потупилась, испытывая невероятную боль в сердце. Но дело не в ней. Она должна спасти Линвуда от петли, которую сама же накинула ему на шею.
— Будьте готовы, Венеция.
Она кивнула. Наконец он отвел глаза. От осознания того, что она еще раз предала невиновного человека, ее затопило чувство вины. Нужно было слушать свое сердце, которое всегда все знало. Поспешно развернувшись, Венеция забарабанила в дверь, призывая тюремщика. Не в силах совладать с собой, заплакала.
Когда дверь открылась, она выскочила из камеры, ни разу не оглянувшись, зашагала прочь от мужчины, которого любила и за которого выйдет замуж. Мужчины, которому сама подписала приговор.
Вопреки ожиданиям, Венеция не получила от Линвуда вестей ни на следующий день, ни потом. Приближалась дата суда, и она стала подозревать, что либо он передумал на ней жениться, либо случилось что-то ужасное. Она хотела снова пойти к Линвуду в тюрьму, повидаться с ним, узнать, что происходит, все что угодно, только не неизвестность, домыслы, страхи, но гордость не позволяла ей это сделать. Тогда она решила придерживаться изначального плана — не выступать свидетелем в суде. Она не представляла, что ждет ее в тюрьме, но понимала: будучи единственным барьером между Линвудом и петлей, сможет исправить зло, причиненное ему, отказавшись говорить. Ее дни превратились в один сплошной кошмар.
Письмо прибыло за два дня до суда. Под пристальным взглядом Элис она спрятала его в карман и открыла, лишь уединившись у себя в спальне. Трясущимися руками сломала печать и развернула толстый лист гербовой бумаги Линвуда.
