Каролина стиснула зубы. Не время сейчас скорбеть о прошлом, не время гадать о том, что могло и чего не могло бы случиться.
С одного из испанских галионов к ним направлялась шлюпка. И вот уже мрачного вида испанский офицер поднимается на борт.
Так случилось, что на борту только Каролина понимала по-испански, и ей пришлось стать переводчицей.
Капитан Жозе Авилла потребовал формальной сдачи корабля за вторжение в суверенные испанские воды. Он также потребовал, чтобы капитан Симмонс снял и отдал ему шпагу, но, поскольку таковой у капитана не оказалось, пришлось ограничиться отстранением капитана от командования кораблем.
— Спросите их, куда они нас отведут, — просипел капитан Симмонс, лишившись от страха голоса.
— Он сказал, что нам будет отведено надлежащее место, — с невозмутимым видом ответила Каролина.
— Скажите ему, что я настаиваю на другом переводчике! — завизжал капитан Симмонс.
Каролина, болезненно поморщившись, взглянула на своего соотечественника. Но перевела его просьбу — слово в слово. Испанский капитан в изумлении приподнял бровь и что-то прошептал своему адъютанту по-испански. Авилла потребовал, чтобы Каролина зачитала ему список команды и манифест[3].
К тому времени, когда она закончила, у них уже был новый переводчик, молодой человек с меланхоличным и бледным лицом. Он напряженно вслушивался в каждое слово, и было очевидно, что это — его первое профессиональное задание, быть может, он совсем недавно закончил обучение. Молодой человек ужасно нервничал под пронзительным взглядом своего командира.
— Скажите своему капитану, что этот корабль не нарушал суверенитета Испании, — проговорил Симмонс, обращаясь к переводчику. — Мы везем в Англию важный груз, и этот груз мы готовы передать испанскому послу для дальнейшей перевозки в Испанию.
— И что собой представляет этот груз? — осведомился испанец.
— Мы везем Серебряную Русалку, ту самую, о которой вы, должно быть, слышали. Это женщина капитана Келлза, который любит ее настолько, что ради ее освобождения сдался испанским властям.
В толпе моряков послышался ропот, но Каролина держалась так, будто речь шла не о ней. Скорее всего ей просто не верилось, что человек способен на такое вероломство. Найдя в себе силы посмотреть на отчаянно потевшего молодого капитана, Каролина решила вмешаться.
— Все верно, я действительно Серебряная Русалка, — сказала она Авилле на прекрасном кастильском. — Как верно и то, что я навеки останусь женщиной капитана Келлза! Но…
— Как случилось, что вы так превосходно говорите по-испански, сеньорита? — прищурившись, спросил испанский капитан.
— Однажды на побережье в Виргинии, откуда я родом, мы нашли испанскую девушку — жертву кораблекрушения. Она оказалась единственной оставшейся в живых из всех, кто плыл на галионе. Мой отец связался с испанским послом, и ее отправили в Испанию. Но те несколько месяцев, что потребовались для улаживания формальностей, она оставалась у нас. Тогда я и выучила ее язык. Позже, на Тортуге, я подружилась с испанскими пленниками, приносила им фрукты, беседовала с ними и передавала вести от друзей.
Испанский капитан, не лишенный, как и всякий испанец, известной галантности, смотрел на красавицу со все большим восхищением. Неожиданно он отвесил ей глубокий поклон.
— Здесь, сеньорита, вы в безопасности, — сказал он. — Мои люди не тронут вас.
Повернувшись с хмурым видом к английскому капитану, которого поклон испанца, несомненно, насторожил, он приказал переводчику:
— Скажи этому мозгляку, что мы конфискуем его корабль для транспортировки пленников с пиратского форпоста, который мы только что взяли.
— Но у нас есть Серебряная Русалка! Мы предлагаем вам ее в обмен на нашу свободу! — чуть не плача воскликнул капитан Симмонс.
— Скажите молодому капитану, что у него слишком длинный язык. Если он и дальше будет распространяться на эту тему, я велю укоротить его немного.
Капитан Симмонс в страхе метнулся к своим людям, и Каролина не без удовлетворения смотрела, как они расступились, тяготясь таким соседством. Повернувшись к Авилле, Каролина присела в низком реверансе и, одарив испанца ослепительной улыбкой, сказала:
— Вы настоящий испанский кабальеро, капитан.
— А вы опасная девица, — вполголоса проговорил тот, и взгляд его, казалось, добавил: и при этом весьма привлекательная.
Между тем к кораблю прибывали шлюпки с пленницами. Каролина поискала глазами другие лодки, которых, несомненно, должно было быть больше — шлюпки с сотнями мужчин, оборонявших город. Но других лодок она не заметила.
На вопрос Каролины испанец лаконично ответил:
— Убиты.
— Как, вы не берете пленных? — удивилась Каролина.
— Только женщин, — ответил капитан. — Не будете ли вы любезны, сеньорита, взять на себя обязанности переводчицы? Ни одна из них не говорит по-испански.
— Хорошо, — глухо пробормотала Каролина.
«Все мертвы», — думала она, не в силах поверить в то, что это правда. Келлз никогда не делал подобных вещей и когда захватил Картахену[4], и когда брал испанские суда. Он брал их в плен для получения выкупа, но убивать — никогда.
Каролина вынуждена была отвлечься от своих мыслей при появлении первой женщины — неряшливой и толстой, со щербатым ртом и с красной повязкой на непомерно большой голове.
Одна за другой женщины поднимались на борт, некоторые плакали, некоторые смеялись, а иные строили глазки и покачивали бедрами. Но самое большое впечатление произвела на Каролину последняя из доставленных на корабль пленниц.
Она взошла на борт с грацией дикой кошки, залепив пощечину молодому офицеру, обхватившему ее за талию, как ей показалось, слишком фамильярно, хотя молодой человек всего лишь хотел помочь ей.
— Куда руки тянешь? — закричала она.
Капитан Авилла не без удовольствия наблюдал эту сцену. Его темные глаза, возможно, даже помимо его воли, выражали одобрение. Он искренне восхищался, любуясь этим прекрасным образчиком зрелой красоты. Сильная, гибкая, отчаянно независимая, эта женщина обладала фигурой древнегреческой богини и божественной осанкой. Мужской костюм лишь подчеркивал стройность форм. Сквозь прорехи белой батистовой рубахи проглядывала светлая гладкая кожа; высокая и крепкая грудь натягивала тонкую ткань. Темные бриджи сидели на ней как влитые, ноги же красавицы были босы. Темно-синие глаза горели праведным гневом, и копна вьющихся рыжих, похожих на пламя волос служила чудесным обрамлением на редкость красивому лицу. В точеных чертах угадывалась натура властная, привыкшая повелевать.
