Те же, кто шел, по обыкновению, пешком, качали головами при виде шумного хаоса, привычно перешагивая или обходя кучки конского навоза и поздравляя себя с тем, что уж они-то не пропустят увертюры.
В карете Куртенэ Жанна была близка к истерике. А Берта безуспешно пыталась скрыть свою нервозность.
– Папа, давай выйдем и пойдем пешком, – молила Жанна. – Ведь тут так близко, а мы совсем не продвигаемся. Если мы опоздаем, я этого не перенесу.
– Сиди спокойно, Жанна, – сказал отец. – Для твоего парадного выхода времени более чем достаточно. Берта, прекрати дергаться. Ведешь себя не лучше Жанны.
Жанна зарыдала.
– О chérie,[19] не плачь! – горестно возопила Берта. – У тебя будут полоски на щеках, и тогда все узнают, что я разрешила тебе припудриться. Подожди-ка, у меня где-то под рукой носовой платок.
– Возьмите мой, мадам, – сказала Мэри. – Держи, Жанна. Смотри, мы же едем! Так что не плачь, ты ведь не хочешь, чтобы у тебя покраснели глаза.
Разочек всхлипнув, Жанна перестала плакать.
– Смотри, мама, – сказала она. – Вот еще одну девушку вывозят в свет. Вон там, видишь, выходит из кареты перед нами. У нее букет в руках, и она вся в белом. Кто это?
– Жанна, не высовывайся так из окна. Веди себя как подобает леди. – Берта и сама украдкой выглянула. – Это Катрин Демулен. Господи Боже, я-то думала, что ее дебют был уже много лет назад. Ее отец, поди, просто не хотел раскошелиться. Такой скряга!
– Берта, – прорычал Карлос, – не забивай Жанне голову сплетнями. Она же может повторить на людях.
– Ей-Богу, Карлос, теперь она много такого услышит. У нас уже несколько десятков приглашений. Сезон, похоже, будет просто замечательный… А-а, вот и приехали. Теперь, Жанна, не забудь, что сначала надо подождать, пока не сойдет отец. Потом он подаст мне руку и спущусь я, а только потом ты. Букет держи в левой руке, а правой возьми папу под руку. Осторожней, не запутай ленты. И не глазей по сторонам. Можешь слегка стрельнуть глазками, но главное – смотри под ноги. Ступеньки очень узкие и коварные.
Когда дверца экипажа открылась, Берта остановила поток наставлений. Милостиво улыбнувшись привратнику, она протянула руку мужу, который уже вышел из кареты.
Мэри была потрясена, до чего изменилась Берта. Пока мадам кудахтала над Жанной, она оставалась все той же Бертой, только в другом наряде. Теперь она совершенно преобразилась. Степенная, с королевской осанкой, она и по виду, и по сути стала светской дамой. На ней было вечернее платье муарового шелка цвета лаванды, с глубоким вырезом и густо-фиолетовыми бархатными лентами на воланах юбки и рукавов. Ее вечерняя накидка была из того же бархата, укрепленного подкладкой и обрамленного шелковыми рюшами. На шее у нее была нить бриллиантов, с которой свисал кулон – аметист в форме слезинки размером с перепелиное яйцо, окруженный бриллиантами. Уши были украшены висячими серьгами, тоже с бриллиантами и аметистами помельче. Широкая цепочка с вправленными в нее бриллиантами тянулась вокруг талии, затянутой тугим корсетом. Скреплялась цепочка аметистовой застежкой. Бутоньерка из тепличных фиалок была вставлена в сложную прическу, почти скрывая маленькую бриллиантовую брошь-полоску, которая не давала прическе рассыпаться.
Вид Берты в роскошном вечернем туалете произвел на Мэри сильное впечатление. Она была совершенно изумлена, когда Берта, открывая один бархатный футлярчик за другим, принялась вынимать оттуда драгоценности. Но втайне Мэри считала, что драгоценности лишние и совсем не идут этой вечно занятой, усталой женщине, которую Мэри так хорошо знала. Берта была более похожа на себя, когда суетилась над простым жемчужным ожерельем, застегивая его на шее Жанны, или рылась в кожаной шкатулке, полной золотых цепочек и брошек, откуда она извлекла брошь из гнутого красного и желтого золота в форме банта и протянула ее Мэри. «Это тебе в подарок, – сказала она тогда, – в благодарность за то, что ты сделала с платьем Жанны». Тогда все внимание Берты было поглощено Жанной. Для нее не существовало ничего, кроме дочери.
Теперь же она была мадам Куртенэ, одетая по моде, под стать своему мужу, красивому месье Куртенэ, чувствовавшая себя как дома в высшем обществе, к которому оба они по праву принадлежали. Издалека с царственным одобрением она смотрела, как Карлос помогает дочери, а затем и Мэри выйти из кареты и как Мэри поспешно поправляет юбку Жанны и длинные нежно-голубые ленты, свисающие с ее букета. Затем она взяла мужа под руку и степенно прошла в оперный театр, улыбаясь, останавливаясь и заговаривая с друзьями, кивая знакомым. Будто такое понятие, как спешка, было ей неведомо.
Мэри слышала, как Жанна скрежещет зубами от нетерпения. По крайней мере, ей показалось, что она слышала именно этот звук. Звуки доносились до нее то отчетливо, то приглушенно и смутно. Ей казалось, что и свет, и звук отступают и накатывают волнами, что пол шатается под ее ногами. Она споткнулась на лестнице, и только плотное кольцо людей вокруг удержало ее от падения.
В ложе, на большом расстоянии друг от друга, стояло четыре кресла. Карлос Куртенэ выдвинул три из них вперед и усадил Жанну между собой и Бертой. Мэри была только рада остаться позади, в одиночестве, не привлекая к себе внимания. Она задвинула свое кресло в уголок и привалилась к стене. Ее колотил нестерпимый озноб. Стали гаснуть люстры. Разговоры, шуршание юбок, шорох программок – все стихло. Воцарились тьма и тишина.
«Иисусе милосердный! – взмолилась она про себя. – Помоги мне». Ей показалось, что она в одно мгновение ослепла и оглохла.
Наконец заиграла музыка и, разрастаясь, заполнила весь зал. Поднялся занавес, и сцену залил свет.
Мэри никогда не была в театре, никогда не слышала оркестра, никогда не видела оперы. Прошло всего несколько секунд, и она была полностью зачарована происходящим. Она забыла о своих страхах, дурном самочувствии, своих спутниках и самой себе. Упираясь ладонью в стену, она наклонилась вперед, словно желая войти в мир волшебных звуков, движений и цвета, развернувшийся под ней.
Когда занавес в конце первого действия опустился, очарование не покинуло ее. Она не слышала ни аплодисментов, ни шевеления в ложе. К горлу у нее подступили слезы. Ей хотелось, чтобы волшебство длилось вечно.
«Вот черт! – выругался про себя Вальмон Сен-Бревэн. – Уже антракт! Придется начать обход лож с дебютантками. Если я не нанесу визит вежливости, какой-нибудь папаша, братец или кузен вызовет меня, чтобы отомстить за оскорбление».
Он встал и, поправив манжеты, обратился к друзьям, сидевшим с ним в одной ложе:
– Джентльмены, пора на вахту. Пойдем радовать юные сердца en masse[20] или рассредоточим силы по более широкому кругу?
