Бенедикт пытался цепляться носками сапог за усыпанную листьями скользкую землю, но его тащило вперед, как тряпичную куклу, пока не ударило бедром о древесный ствол. И без того разорванная штанина повисла лохмотьями, а нога покрылась царапинами. Но он ничего не замечал, всем своим существом сосредоточившись на попытке стащить Барни с коня. Барни вопил от боли, но Бенедикт буквально впился пальцами в его ногу, стараясь еще больше повредить больное колено. Барни пришлось одной рукой цепляться за шею лошади. Свободной рукой он бил по плечам и голове Бенедикта, но получалось плохо, поскольку он боялся упасть. Бенедикт не обращал внимания на удары, продолжая стаскивать врага с седла.
— Отпусти, чертов ублюдок! — прохрипел Барни, что только усилило решимость Бенедикта: очень уж это походило на предсмертный вопль антилопы в когтях хищника.
Наконец Бенедикт из последних сил выкрутил ногу противника, и тот заорал еще громче. Выгнул спину, с ревом откинул голову и схватился за ногу. Бенедикт продолжал держаться, пока лошадь с угрожающей скоростью мчалась по лесу, таща его по грязи и листьям, устилавшим траву. Очередная ветка сильно хлестнула Барни по шее, и противники покатились по земле.
Бенедикт, оглушенный ударом, лежал, тщетно стараясь отдышаться. Из глаз сыпались искры. Лошадь ускакала, и от внезапной тишины звенело в ушах. Тело непроизвольно извивалось, рот приоткрылся, а легкие словно парализовало. Наконец он немного пришел в себя и понял, что не должен дать Барни взять верх. Слишком высоки ставки.
Бенедикт встал на колени, защищая голову поднятыми кулаками. Его взгляд упал на Барни, лежавшего лицом вниз. Он сразу понял, что Барни недвижим.
— Вставай, трус! — крикнул Бенедикт, презрительно выплевывая слова, кипевшие внутри.
Барни по-прежнему не двигался. Бенедикт, все еще тяжело дыша, присел на корточки и с подозрением пригляделся к Барни. Что, если убийца пытается его одурачить, готовый наброситься на врага, как только тот расслабится?!
Наконец он попытался прощупать пульс Барни. И смог различить поверхностное дыхание. Но правая рука негодяя была согнута под неестественным углом. Будь он в сознании, наверняка орал бы от боли.
Бенедикт подобрался совсем близко, осторожно взял Барни за плечо и перевернул. Один взгляд на фиолетовую шею врага — и он невольно сжался. Похоже, тот на некоторое время обездвижен, но, судя по тому, что дышал, наверняка повреждения не опасны для жизни. Очевидно, дыхательное горло не было затронуто, а это уже что-то.
Впрочем, ублюдок получил по заслугам!
Бенедикт, подбоченившись, решал, что делать с пленником. Можно его связать, но он и так не сбежит. Нет, лучше оставить его на месте и привести лошадей. Вывернутое колено, сломанная рука и поврежденное дыхательное горло. Вряд ли Барни уйдет слишком далеко, даже если очнется.
Барни еще не пришел в себя, когда Бенедикт вернулся с лошадьми. Теперь нужно взвалить Барни на коня и доставить в Хартфорд-Холл, хотя ему меньше всего на свете хотелось этим заниматься. Там Барни осмотрит доктор, но Бенедикт еще не решил, будет это до или после допроса.
Ричарду и его родным необходимо знать, что негодяй пойман. И кроме того, Бенедикт не сомневался, что маркиз — еще и местный судья. Он не мог дождаться встречи с лордом Гренвиллом.
Он бесцеремонно взвалил Барни в седло и тщательно привязал. Вскочил на Брута и направился к дому.
— Как ты нашел меня, Барни? — с брезгливым взглядом на врага прошептал Бенедикт.
Впрочем, какая разница? Это по его, и только его, вине злодей появился в округе.
К нему мчались два всадника. Бенедикт узнал в одном Джаспера, того конюха, который сопровождал на прогулке его и Эви. Он сжал зубы и выпрямился. Пора пожинать плоды.
«Умоляю, простите меня. Хотелось бы объяснить, почему я перестал писать, но не могу. Пожалуйста, просто поверьте мне».
Из письма Хастингса Эви, написанного, но сожженного перед отправкой
Когда Эви снова пришла в себя, обстановка значительно изменилась. Куда-то девались мокрая от крови амазонка, мягкая грязь и бодрящий весенний воздух. Она лежала в своей кровати, одетая в мягкую батистовую сорочку. Тишину в комнате нарушал только треск огня, зажженного без особой необходимости.
Боже, как ей жарко!
И почему здесь горит огонь?
Пот увлажнил ее кожу, и она неловко заерзала, пытаясь найти на простынях местечко попрохладнее. Но боль мгновенно рванула плечо. Она ахнула и застыла.
— Эви! Не крутись, дорогая. Как ты себя чувствуешь?
Голос матери был напряженным, боязливым и необычно хриплым. Холодная рука тронула щеку Эви. Та прижалась к материнской ладони и открыла глаза.
— Господи, как мне жарко!
Голос Эви сорвался. Во рту было сухо, как в пустыне. Мать, словно прочитав ее мысли, поднесла к губам Эви; стакан с водой, и та жадно его осушила. Вкуснее она в жизни ничего не пила. Облизав губы, она оценила свое состояние, прежде чем заметить:
— Отвратительно. Абсолютно отвратительно.
Мать слегка улыбнулась, хотя глаза оставались измученными.
— Да, я так и подозревала. Полагаю, в падении с лошади нет ничего приятного.
— Значит, все так плохо? — простонала Эви.
Мама погладила ее по руке и вздохнула:
— Тебе повезло, если можно так выразиться. Рука вывихнута, но доктор ее вправил и считает, что все скоро заживет. На ребрах — огромный синяк, но доктор уверен, что переломов нет. На голове — шишка от удара о землю. Весьма неприятный порез на шее и царапины поменьше на лице. Еще несколько синяков, но они, конечно, пройдут.
И это все?
Мама покачала головой:
— Поэтому я и не хотела отпускать тебя на охоту. Знаю-знаю, — подняла она руки, когда Эви открыла рот, чтобы возразить. — Но я должна была сказать это.
— Обстоятельства были не вполне обычными. Это могло случиться и на пешей прогулке.
В самом деле, как часто в тебя стреляют? Вряд ли охота стала причиной ее увечий.
Но тут ее посетила неожиданная мысль. Эви поспешно села, игнорируя приступ боли, обжегшей горячими угольями.
— Бенедикт! Он в безопасности?
Пелена тумана стала окутывать ее снова. Желудок горел от ужаса при воспоминании о пепельно-сером лице и серьезных, сожалеющих глазах.
Что он сделал?
— Ляг, Эви, — немедленно приструнила мать. — Ради Бога, неужели доктор зря столько трудился?
Эви легла, но продолжала настаивать:
— Бенедикт, мама? Что случилось после того, как я… э… снова потеряла сознание?
Мать поджала губы:
