Он понимал, что деловитая, серьезная Диана, которая с детства твердо знает, что хорошо и что плохо, ни за что не допустила бы ничего подобного по отношению к своим близким… Гейбриел то и дело украдкой смотрел на нее, но не мог угадать, о чем она думает. Диана же смотрела на него, как всегда, холодно и спокойно. Случайна ли ее холодность? Ей наверняка понадобится некоторое время, чтобы до конца понять все, что им здесь открылось, сформировать свое отношение к этим открытиям, понять, влияют ли они, если влияют, на их будущее и на их отношения. Гейбриелу показалось, что между ними протянулась ниточка близости, но, если после всего, что они узнали, он внушает ей неприязнь, он не станет навязываться. Да, сейчас лучше всего дать ей время отдохнуть и подумать.
Он выпрямился в полный рост, постаравшись придать своему лицу невозмутимый вид.
— Ближайшие несколько дней я буду очень занят, мне придется разрываться между матерью и делами, связанными с ее имуществом. Подождем, пока матушка достаточно окрепнет для поездки в Лондон.
Диана не отвела от него взгляда; ему показалось, что на фоне бледного лица ее глаза вдруг засияли необычайным светом.
— Разумеется, — ответила она.
— Благодарю вас. — Гейбриел изящно поклонился. — Вы, как всегда, разумны и великодушны.
Неужели он ничего не понимает? Его холодность ввергла Диану в трепет, она боялась, что расплачется. Ведь больше всего на свете ей сейчас хотелось прильнуть к нему и позволить ему делать с собой все, что он пожелает! Пусть докажет, что по крайней мере физическое его влечение к ней не ослабело…
Разумеется, ничего подобного Диана не сделала. Гордость не позволяла ей унижаться; кроме того, она не привыкла ожидать от других снисхождения к своим чувствам. За долгие годы она приучилась отодвигать личные потребности на второй план, а переживания никому не показывать. Все менялось лишь в те сладостные минуты, когда они с Гейбриелом ласкали друг друга…
— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы ваша матушка поскорее выздоровела и окрепла, — сказала она так же невозмутимо, как и он.
Гейбриел слегка наклонил голову:
— Буду весьма вам признателен за проявление доброты по отношению к ней.
Он продолжал говорить с ней вежливо, как чужой; желание закричать и заплакать стало почти непреодолимым. Совсем недавно они были так близки — она до сих пор краснеет, вспоминая об этом! А сейчас он обращается с ней равнодушно и холодно, как будто она всего лишь добрая и участливая знакомая.
Она же в последнее время стала думать о Гейбриеле как… как о ком?
Диана нахмурилась, понимая, что сейчас не время ворошить собственные чувства и выяснять, как она к нему относится.
— Прекрасно. В таком случае прошу вас, не теряйте на меня понапрасну свое драгоценное время, — ответила она. — Возможно, ваша матушка снова проснулась, увидела, что вас нет рядом, и решила, что вы просто приснились.
— В самом деле… — Сжав челюсти, Гейбриел е несколько долгих секунд пристально смотрел на нее.
Он по-прежнему ничего не мог прочесть на ее сдержанном, спокойном лице, а ведь ему больше всего на свете хотелось заключить ее в объятия и…
— В таком случае, милорд, желаю вам спокойной ночи, — продолжала Диана. И тон, и поведение ее недвусмысленно указывали на то, что она больше не желает его видеть.
Гейбриел горделиво выпрямился. Еще совсем недавно, лежа рядом с ней в постели, он чувствовал такую близость к ней, как будто они оказались на грани… на грани чего? Может быть, они подошли к тому, чтобы испытывать друг к другу искреннюю привязанность? Привязанность, которая, возможно, окрепнет с годами, сделав брак по расчету более сносным для них обоих.
Впрочем, сейчас в поведении Дианы никакой привязанности не чувствовалось. Он не заметил и прежних теплоты и лукавства. Между ними как будто выросла стена. Непреодолимая стена?
— Уже не помню, когда я в последний раз выбиралась в Лондон… — Миссис Фелисити Фолкнер завороженная смотрела в окошко кареты. Столица встретила их обычными шумом и суетой. Повсюду толпы народу; мостовые запружены каретами, колясками, телегами; между лошадьми снуют ребятишки. Лают собаки, кричат цветочницы; уличные торговцы зазывают покупателей, предлагая горячие пирожки и пиво.
Ничто из происходящего ни в малейшей степени не облегчило душевных страданий Дианы.
Им пришлось провести в Фолкнер-Мэнор еще два дня, за это время Фелисити Фолкнер совершенно пришла в себя, и окрепла; вскоре стало ясно что она сумеет вынести неспешное трехдневное путешествие в Лондон. Два лишних дня в Фолкнер-Мэнор стали мучительными для Дианы: с Гейбриелом они виделись крайне редко, и всякий раз, когда встречались за завтраком или ужином, он обращался с ней холодно и вежливо, как с чужой. Как он и говорил, запутанные дела матери потребовали всего его внимания. Диане казалось, что с каждым часом он все больше мрачнел, находя все новые расхождения в бухгалтерских книгах.
Фелисити очень понравилась Диане. Она становилась все больше похожей на ту женщину, о которой ей рассказывал Гейбриел: красивую, живую и веселую. Несмотря на тяжелые испытания, которые ей пришлось переносить последние годы, она быстро пришла в себя, как только перестала получать огромные порции снотворного. Кроме того, благотворное влияние на нее оказало возвращение любимого сына. Фелисити очень радовалась и тому, что Гейбриел унаследовал титул и имущество графа Уэстборна.
Так как Гейбриел запретил даже упоминать при его матери фамилию Прескотт, Диане пришлось главным образом рассказывать своей собеседнице о Шорли-Парке; беседовать на более личные темы не хотелось. В некотором смысле ее спас Гейбриел; отчего-то — несомненно, у него нашлись на то свои резоны — он не рассказал матери об их помолвке. Таким образом, Фелисити считала Диану всего лишь старшей из трех подопечных ее сына. Диана решила: как только они вернутся в Лондон, Гейбриел попросит ее разорвать помолвку. Тяжелое предчувствие очень мучило ее. Два жениха казались от нее! Малком отказался потому, что сватался к другой женщине, способной дать ему только титул, но и богатство, а Гейбриел — потому, что с самого начала решил женится на ней расчету… Очевидно, необходимость в его расчете отпала.
Чем больше Диана думала о двух своих неудачах, тем больше сердилась. Как они смеют? Как смеют эти мужчины отшвыривать ее в сторону, как будто на всего лишь сапог, который стал им тесен? Она понятия не имела, когда именно Гейбриел попросит освободить его от взятых на себя обязательств, но последние пять дней в ее душе бушевала настоящая буря. Диана пообещала себе, что выскажет ему все, что о нем думает, как только он заведет решающий говор. Ей так много хотелось ему сказать, что она понятия не имела, сумеет ли остановить поток слов, только они начнут слетать с ее губ.
