— Но ты вправду обольстительна — кстати, откуда ты выкопала это слово? И сорочка тебе идет.
Алек хмыкнул, но Джинни, окончательно потеряв самообладание, лишь нервно теребила подол сорочки.
— Нет, дорогая, дело не в этом. Просто я внезапно понял, что, будучи истинным джентльменом, не могу соблазнить дочь человека, которого высоко ценю и в чьем доме нахожусь.
— Конечно, это звучит очень благородно, Алек, но не может быть правдой: не ты соблазняешь меня, а совсем наоборот.
Она бросилась ему на грудь, схватила за плечи и поцеловала, промахнувшись в первый раз, но почти отыскав губы во второй. Алек, смеясь, поймал ее руки, пытаясь отстранить девушку, но, едва ощутив прикосновение ее рта, понял, что не сумеет оставаться разумным и рассудительным. Такая мягкая и сладостная…
— Джинни, — пробормотал он, не отстраняясь, и вновь почувствовал, как от невыносимого возбуждения напряглось тело. Он наполнил руки водопадом мягких волос, гладил спину, не в силах оторваться от розовых губ, плотно сжатых, как у девственницы-школьницы, но Алеку было все равно. Он представил, как проводит следующие пятьдесят лет, целуя этот нежный рот, и прижался к ней еще крепче. Но постепенно рассудок взял верх, и Алек, откинув с ее лица волосы, медленно, нежно отстранил Джинни.
Она чуть подняла голову, глядя ему в лицо широко раскрытыми глазами, в которых удивление и восторг постепенно сменились разочарованием.
— Пожалуйста, Алек.
— Нет, милая. Мне очень жаль. Я вправду это думаю. Не могу так поступить с твоим отцом. Он доверяет мне. А я… я надеюсь, еще не окончательно потерял то, что называют благородством. Можно зато подарить тебе наслаждение. Да, так мы и сделаем. Иди сюда.
Джинни уже знала, каким будет это наслаждение, но в то же время его слова означали, что она останется обнаженной, а он снова будет смотреть на нее и доводить до потери рассудка, заставит потерять голову, сам оставаясь при этом холодным и отрешенным, знала, и не хотела этого. Не сейчас.
Она почувствовала, как его пальцы расстегивают пуговицы сорочки, и хотела попросить Алека остановиться, но сумела лишь положить свою руку поверх его.
— Терпение, Джинни, — улыбнулся он. Ворот сорочки наконец распахнулся, и Алек быстро развел его, обнажив груди.
— Восхитительные, — пробормотал он и, сев в постели, притянул Джинни к себе на колени. Она лежала на сгибе его правой руки, обнаженная до талии, а он, казалось, не мог наглядеться, не мог насытиться. Медленно, очень медленно он опустил руку, позволив себе коснуться соска кончиком пальца, и закрыл глаза от непередаваемого ощущения, только чтобы тут же открыть их, как только Джинни охнула.
— О Боже!
— Это так чудесно, не правда ли? Дай мне руку, я хочу, чтобы ты почувствовала себя.
Джинни смутно осознала, что он поднимает ее руку, кладет на грудь, чуть прижимает палец к твердому камешку соска.
— Это просто я, ничего больше, — пробормотала она, но Алек лишь хмыкнул и снова начал ласкать ее. К его восторгу и собственному унижению, Джинни застонала.
— Все верно, Джинни, ты должна наслаждаться тем, что я делаю с тобой. Твоя обязанность — всегда говорить мне, что тебе нравится больше всего.
— Хочу прикоснуться к тебе.
При ее неожиданных словах эта трудноуловимая, несущая странное удовлетворение боль снова пронизала Алека.
— Хорошо.
Джинни растопырила пальцы и позволила ладони свободно скользить по его плечам и груди, покрытой золотистой кудрявой порослью. Какое упругое тело! Мускулы плавно перекатываются под загорелой кожей…
— Ни один мужчина не может быть похожим на тебя, — убежденно сказала Джинни, и Алек поверил ей, безмерно наслаждаясь искренним восхищением, звучавшим в ее голосе, чувственной сладостью ее прикосновения.
Он нагнулся и снова поцеловал ее. Теплая рука сжала полную грудь, поднимая ее, чуть сдавливая. Под пальцами лихорадочно стучало сердце. Он снова полуобнял Джинни, опрокидывая ее назад, и нежно провел ладонью сверху вниз, так что пальцы замерли на белом плоском животе.
Она вздрагивала как от озноба, не понимая, что делает, почти не замечая поцелуя: все ощущения были сосредоточены в одной точке, чуть ниже талии, там, где его пальцы жгли, опаляя безумным пламенем. Алек знал силу этого пламени, понимал, что ей необходимо сейчас, потому что точно такой же огонь грозил испепелить и его.
— Алек… — с трудом выдохнула она, и Алек понял…
— Хорошо, — шепнул он. Пальцы зарылись в тугие завитки, и, не сводя глаз с ее лица, он отыскал влажный бутон плоти. — Мягкая, Джинни, ты такая мягкая…
Пальцы начали нежный, ласкающий ритм, и глаза Джинни широко раскрылись.
— Какое восхитительное ощущение, правда? Поверь, мужчина любит входить в женщину — поскольку именно так может найти наслаждение, большее, чем заслуживает, а твои чувства скрываются здесь, Джинни. Крохотная, хорошо спрятанная маленькая драгоценность, которая может вселить в тебя восхитительное безумие. Помнишь ту ночь, Джинни? Помнишь, как вскрикивала и выгибалась, и все вокруг разлетелось на мелкие осколки, и ты забылась в экстазе, и главным и единственным стало лишь твое тело?
— Помню, — выговорила она, пораженная, что в мозгу все еще осталась капля разума и памяти.
— Теперь я хочу ласкать тебя ртом. Ты ведь тоже хочешь этого, верно?
— Нет, Алек, ты не можешь так… зачем… О, пожалуйста, пожалуйста…
Ее трясло словно в лихорадке, бедра поднимались и опускались в такт движениям пальцев.
— Правда, я…
Позже Алек так и не вспомнил, что хотел сказать, потому что в этот момент раздался крик Мозеса:
— О Боже! Мисс Джинни! Барон! Скорее сюда! О…
Алек мгновенным рывком поднял Джинни:
— Быстрее, милая!
И взметнулся с постели, натягивая на ходу халат, слыша, как за спиной Джинни шелестит плотной тканью, застегивая пуговицы.
В дверь громко застучали, и через мгновение в комнату ввалился Мозес:
— Поспешите, cap! Это хозяин! О Боже, мисс Джинни…
Алек протиснулся мимо ошеломленного дворецкого и ринулся к спальне хозяина. Джинни следовала по пятам. Секунду помедлив, он вошел в комнату. У постели горела единственная свеча. Алек мгновенно понял, что Джеймс Пакстон мертв. Он молча, оцепенело стоял возле усопшего, остро ощущая боль потери, потрясенное изумление. Глаза Джеймса были закрыты, лицо спокойное, умиротворенное. Он скончался во сне: легкая смерть…
Алек, нагнувшись, осторожно прижал кончики пальцев к шее Джеймса. Ни малейшего трепетания.
— Папа?
— Он ушел, Джинни. Мне невыносимо жаль.
Обернувшись, Алек увидел Мозеса, стоявшего у изножья кровати и не сводившего глаз с мертвого хозяина.
