– Сестра! Почто чинишь непотребство в храме Божьем!
– Пусть отдаст ножницы, дабы совершить постриг!
– Не бывать постригу! Дан знак свыше.
– Окстись, отец настоятель! Дурак озорства ради стащил ножницы, неужто из-за него прекращать таинство? Сейчас он отдаст.
Анисия наклонилась к почти потерявшему сознание Сеньке, зашарила у него за пазухой. Однако игумен решительно шагнул к ним, оттолкнул старицу и бережно приподнял избитого. Сенька сидел на полу, уткнувшись лицом в рясу игумена. Герасим ласково гладил его по головке:
– Зри, сестра, коли не ослепла! Через невинного отрока дан явный знак.
– Какой знак? Дурак сам не ведает, что творит! – неиствовала Анисия.
– Не дурак, а Христа ради юродивый! Из тех, кто избран Господом, дабы возвещать Его волю! Не токмо на Москве есть юродивые! Почему бы в Верхотурье не бысть своему заступнику? Мы по слепоте своей зрим дурачка Сеньку и не зрим безгрешного Симеона.
С этими словами Герасим поднял голову Сеньки. По лицу отрока струилась кровь, голубые глаза смотрели кротко и смиренно, как на иконах святых угодников. Старицы, на которых подействовали слова игумена, истово крестились. Одна из послушниц, державшая Марью, отпустила ее руку и тоже крестилась. Вторая колебалась, переводя недоуменный взгляд с игумена на старшую старицу. Анисия не сдавалась:
– Отец настоятель, не ведаю, какое пророчество тебе открылось через дурачка, но ведаю, что быть тебе в неминуемой опале от великой старицы Марфы Ивановны. Обители обещаны богатые вклады, ежели пострижется Машка Хлопова. Ну а коли ты будешь препятствовать – не обессудь, и не таким, как ты, выворачивали руки на дыбе!
Угрозы Анисии произвели впечатление на послушниц. Их ослабевшая хватка вновь окрепла. Безместные старицы как завороженные сплотились вокруг своей предводительницы. Однако игумен Герасим был не робкого десятка. Он твердо произнес:
– Страшусь опалы земных царей, но паки страшусь гнева владыки небесного! Изначально не лежала моя душа к этому делу. Токмо корысти ради прельстился твоими посулами, сестра. Ныне же раскаиваюсь и отрекаюсь от сатанинских соблазнов. Отпустите государыню!
Анисия метнула грозный взгляд на послушниц, но игумен Герасим небрежно махнул широким рукавом своей рясы – «Кыш, воронье!» – и черные старухи покорно отступили. Герасим взял Марью за руку, подвел ее к выходу из церкви и отвесил земной поклон:
– Ступай, государыня! Торопились тебя постричь, дабы ты не узнала благую весть из Москвы, да ино не судил Господь.
Не чуя под собой ног, Марья бросилась в острог. О какой благой вести толковал настоятель? Еще издали Марья заметила лошадей, стоявших у избы. Взбегая по ступеням крыльца, она оценила резвых коней и вдруг вспомнила, что такие были у вожа Сибирской дороги Артемия Бабинова. Так и есть! Распахнув дверь, она увидела Бабинова, почтительно беседовавшего с бабушкой. Бабинов поклонился в пол:
– Вот и свиделись, государыня! Предрекал же я при расставании. Опять повезу тебя через Камень, токмо в обратную сторону.
Лицо бабушки Федоры сияло. В последнее время она почти не вставала, а тут взбодрилась и расхаживала по избе, словно чудесным образом исцелилась.
– Радость великая, внученька! Ортемка привез указ двух великих государей, Филарета Никитича и Михаила Федоровича. Велено дать нам доброго пристава для бережения и проводить до Нижнего Новгорода, а там ждать государева указа. А главное – ты названа в государевых указах не Марьей Хлоповой, а Настасьей. Царским именем, тебе возвращенным!
Марья смотрела на Оку. Гладью этой реки она когда-то любовалась из отцовской усадьбы в Коломне перед злополучным смотром царских невест. Только сейчас она стояла под цветущей вишней не в коломенской усадьбе, а в Благовещенской слободе Нижнего Новгорода. Из сада, выходящего на низменный берег, открывался чудесный вид на слияние Оки и Волги. Их с бабушкой Федорой привезли в Нижний Новгород, а Ивану Желябужскому с супругой и братом разрешили навестить свои поместья.
Нижний Новгород царственно раскинулся на Дятловых горах, о которых ходило много преданий. Когда подъезжали к Нижнему, Марья услышала от стрельцов, сопровождавших ссыльных, что в давние времена горы были покрыты дремучим лесом и в нем обитал мордвин-чародей по прозвищу Дятел, который враждовал со знаменитым Соловьем-разбойником. Умирая, Дятел завещал похоронить себя в ущелье горы и предрек, что вскоре придут русские и изгонят мордву. После чародея на Дятловых горах поселился мордвин Абрам с четырнадцатью сыновьями и тремя дочерями. Жили они поживали, добро наживали, только вскоре исполнилось пророчество чародея. Пришел князь Юрий Всеволодович, один из многочисленных сыновей Всеволода Большое Гнездо, про которого говорили, что его неисчислимая рать может своими шеломами Дон вычерпать и веслами Волгу расплескать. Пришел и увидел, что на Дятловых горах березник мотается-шатается, к земле-матушке на восток приклоняется. Спросил, что за диво, а ему отвечали, что то не березняк шатается, а мордва в белых одеждах своим богам молится, а в бадьях у них стоит пиво сладкое, на рычагах висят котлы, в коих янбеды-жрецы мясо варят. Ударил князь неисчислимой ратью и перебил Абрама с его родом-племенем.
Князь Юрий Всеволодович заложил детинец, несколько веков являвшийся главным оплотом русских на Волге. Многоярусные башни, с которых простреливался каждый вершок ополья, помнили много сражений. Одна из глухих башен на переломе стен называлась Коромысловой. Рассказывали, что однажды к детинцу тайно приступили татары и на свою беду наткнулись на нижегородских баб, полоскавших белье на реке. Заметив татар, бабы схватили коромысла и так отделали лазутчиков, что они едва живы остались. «Ежели у них бабы такие боевые, то каковы же мужики?» – почесали бритые затылки татары и убрались восвояси. Со взятием Казани и Астрахани военное значение Нижнего Новгорода значительно уменьшилось.
Когда созывалось второе ополчение, Нижний ожил и зашумел. Но ополчение ушло в Ярославль, а после – в Москву, и город опустел и заснул. Купцы маялись в лавках, щелкали семечки и зевали в рукава, поджидая редких покупателей. Летом у стен обители святого Макария, что ниже по течению реки, собирались для торговли окрестные крестьяне. Прослышав о бойком торге, к Макарию заглядывали бухарцы и персияне, но нижегородские купчишки только презрительно сплевывали семечки, говоря, что у Макария на Желтых водах не настоящая ярмарка, а средней руки базар. Да и далеко ехать – полсотни верст от Нижнего.
Усадьба в Благовещенской слободе, отведенная опальной невесте, ранее принадлежала Козьме Минину. Недолго прожил Козьма с той поры, когда угощал голодных Мишу и Марью на Каменном мосту. Минин был пожалован чином думного дворянина, сидел в палатах вместе с государем и боярами. Потом его послали вместе с боярином Ромодановским в Казань на усмирение заворовавшихся черемисов. На обратном пути в Москву он занедужил и скончался в родном Нижнем Новгороде. После его смерти усадьба перешла в казну и стояла пустой и заброшенной.
