— Может, вам лучше всего было бы рассказать мне всю историю полностью, — произнес он наконец. — Отступать нам обоим уже поздно, а хорошая порция искренности может сослужить куда более добрую службу.
Она пренебрежительно передернула плечами: — А история невелика. Энтони Келшелл должен был скоро жениться — на выбранной отцом девушке из хорошего рода, с богатым приданым — когда встретил мою мать. Стал открыто появляться с нею на людях, не скрывая, что они любовники. Разразился скандал, семья невесты отказала ему от дома, сэр Чарльз закатил истерику, и все это кончилось тем, что Энтони вместе с возлюбленной уехал в Лондон.
И там, полагаю, назло отцу завел дружбу с кузеном, Роджером Келшеллом. Сэр Чарльз всегда питал недоверие к этой ветви фамилии. Пока не было Энтони, они числились в наследниках, и он всегда подозревал, что Роджер желает смерти Энтони и восстановления своего прежнего положения наследника. Несколько месяцев спустя его опасения оправдались: пришло сообщение, что Роджер, поссорившись с Энтони за карточным столом, вызвал его на дуэль и убил.
— Правильно проведенная дуэль, — подчеркнул Джеррен, — едва ли может считаться убийством.
— Сэр Чарльз считает это именно убийством. Он сделал все возможное, чтобы Роджер предстал перед судом, но тот предусмотрительно уехал за границу, а здесь все, похоже, поверили обвинению, что Энтони плутовал в карты, и оправдали Роджера полностью.
Тогда сэр Чарльз обратил свои силы на то, чтобы расстроить предполагаемые планы родни. Цыганке, бывшей с Энтони все это время, скоро предстояло родить, и сэр Чарльз рассудил, что ребенок должен занять место отца в качестве наследника состояния Келшеллов. Он надеялся на внука, второго Энтони, и разочарование по этому поводу — одна из причин его ненависти ко мне. Ну, а вторая — то, что я выросла очень похожей на мать. Он, видите ли, считает и ее, и Роджера равно виновными в гибели сына.
Джеррен нахмурился: — Говорите, он ненавидит вас, хоть и удочерил, дал воспитание, образование, сделал своей наследницей.
— Да какое все это имеет значение? Из его собственного рода никого не осталось в живых, кроме Роджера Келшелла и его родственников. Он убежден, будто богатство, которое я унаследую, перевесит мое происхождение, будто он сможет выдать меня замуж, не задев гордости Келшеллов. Но врагов у него всю жизнь было больше, чем друзей, а старый скандал еще не забыт. — Она помедлила, глядя на Джеррена уже без малейших следов прежней вызывающей враждебности. — До сего дня я даже радовалась этому!
Он пропустил ее слова мимо ушей.
— Какие действия вы подразумевали, говоря о совершеннолетии?
— Я намеревалась покинуть этот дом навсегда! — Антония вдруг поднялась и заметалась по комнате, словно понимая с сожалением и о неудавшемся бегстве, и о событиях, послуживших причиной неудачи. — Я давно бы уехала, но знаю: до тех пор, пока это в его власти, он будет возвращать меня сюда и наказывать, а выдержать такое наказание я не в силах. Потому и заставила себя сдерживаться, терпеливо дожидаясь того дня, когда смогу получить официальную свободу. Джеррен, облокотившись на резной выступ каменного камина, молча наблюдал за нею, восхищаясь гибкостью и грацией сильного тела, скрыть которые не могли даже многочисленные жесткие юбки. И наконец испытующе заметил: — Чтобы получить свободу, возможно, пришлось бы чем-то жертвовать. А если бы дед лишил вас наследства?
— Думаете, меня бы это огорчило? — Голос ее дрожал гневом и презрением. — Ненавижу богатство Келшеллов и все, что оно олицетворяет! Я была бы в тысячу раз счастливее, если бы без гроша, но свободная, бродила по дорогам с соплеменниками матери, чем быть наследницей в этой мрачной тюрьме. Полагаю, вы не осмелитесь сомневаться?
— Я не сомневаюсь, что вы именно так и считаете, — ответил он с легкой насмешкой, — и, веди вы подобную жизнь с самого рождения, так оно и было бы. Но сейчас цыганская жизнь отнюдь не покажется медом вам, привыкшей сладко есть и мягко спать.
— Вы-то, конечно, в том не сомневаетесь, — она надменно вскинула подбородок. — Между тем как само выше присутствие здесь означает, что комфорт вам дороже всего на свете.
— Пожалуй, сейчас он означает для меня гораздо больше, чем раньше, до пребывания в Ньюгейте, — признал Джеррен. — До той поры я принимал его как должное, так же, как, вероятно, и вы. Нужно близко познакомиться с бедностью и тяготами, чтобы по достоинству оценить жизненные блага. — Он помолчал, рассматривая Антонию одновременно с недоверием и любопытством. — Неужели вы и в самом деле намеревались убежать отсюда в мир одна, без друзей, без денег?
Лицо ее стало вызывающе враждебным, и весь вид красноречиво подтверждал пренебрежительный тон речей; поворачиваясь, чтобы поставить на место так и не раскрытую книгу, она резко бросила через плечо: — Все бы отдала, только бы сбежать и из этого дома, и от безумной тирании деда. Уж я бы не голодала, уверяю вас.
— Вот в этом-то сомневаться не приходится, — сухо откликнулся он. — С вашим лицом и фигурой вы незамедлительно обрели бы заступника. Но тогда я в полном недоумении: если вы готовы к такому, то почему же тогда так горько жалуетесь на то, что произошло?
Она снова медленно повернулась лицом. Надменно кривились гордые губы, презрительно изгибались черные брови.
— Уж не пытаетесь ли вы доказать, что есть какая-то разница?
Секунду или две он еще рассматривал ее, потом не торопясь, спокойным шагом приблизился, положил левую руку на полку у самого плеча Антонии, а правой слегка взял ее за подбородок, так что ей волей-неволей пришлось смотреть ему в глаза.
— О, разница огромная, дорогуша. — Губы его тронула улыбка. — Волею случая я ваш муж.
Она стояла, напряженно выпрямившись, высокомерно не делая ни малейшей попытки высвободиться, но в темных, выражающих неприязнь глазах, за сердитой враждебностью он прочел страх, и его вдруг пронзило острое сострадание и яростное негодование на самого себя; рука скользнула к ее запястью, он поднес ее пальцы к губам и мягко поцеловал.
— Чтобы привыкнуть к обстоятельствам, нам обоим нужно время. Мне, разумеется, очень хотелось бы познакомиться с вами получше, но сейчас, мадам, позвольте пожелать доброй ночи.
Он выпустил ее руку, поклонился, отступая назад, и ушел. Уже закрылась дверь, а Антония все стояла, прислонившись к полке, потрясенная и озадаченная, прислушиваясь к решительным шагам.
Сэр Чарльз Келшелл был зол и не пытался этого скрыть. Полусидя на огромной кровати, обложенный грудой подушек, при свете дня он казался еще более сморщенным и похожим на труп, чем вчера вечером, и со злорадством и раздражением смотрел на Джеррена, шедшего к нему через всю комнату. Отмахнувшись от учтивого приветствия, он заговорил с гораздо большей, нежели обычно, яростью: — Уж не пытаетесь ли вы сделать из меня дурака, Сент-Арван? Думаете, раз сожгли свой вексель, так и можете играть мною? Деньги пока еще не в ваших руках!
