Андрей Белый вообще был склонен к духовному мистицизму и считал любовь платоническую высшим достижением и счастьем человеческим. При этом от матери он унаследовал достаточно чувственности, чтобы впадать иной раз в искушение, а от отца – достаточно комплексов, чтобы потом с наслаждением презирать и себя, и ту женщину, которая подвергла его искушению. Именно с наслаждением! Как говорится, не согрешишь – не покаешься.
В своих воспоминаниях Белый с некоторой даже оторопью фиксировал тонкости отношений с Ниной – вернее, те этапы, по которым проходила его душа:
«С осени 1903 г. совершенно неожиданно вырастает моя дружба с Н.
…Моя тяга к Петровской окончательно определяется; она становится мне самым близким человеком, но я начинаю подозревать, что она в меня влюблена; я само чувство влюбленности стараюсь претворить в мистерию…»
Нина очень сильно была под его влиянием. Из всех своих многочисленных туалетов она выбрала черное бархатное платье (но, заметьте себе, не балахон какой-нибудь, а такое, что мягко обливало ее, словно вторая кожа), навесила на него большой тяжелый крест, подобный тому, который носил Белый, на руку навертела вместо браслета четки, ходила в церковь по делу и за делом и беспрестанно каялась, стала «Грифа» называть «Грехом» и отреклась от него… Белый мечтал уйти в заоблачные выси во время своих медитаций – Нина размышляла о самоубийстве, не только тайно, но и публично – в рассказе «Последняя ночь».
Такая преданность, такая влюбленность очень льстили Белому. Пытаясь убедить Нину в том, что он отвергает всякую чувственность, вообще не допускает мысли о возникновении между ними земной, «простой человеческой» любви, а заодно декларируя это пред всей Вселенной (Белый считал Вселенную единственно достойной себя аудиторией), он написал стихотворение «Предание», в котором выставил себя этаким безгрешным пророком… но тут он крепко дал маху, потому что пророк провидит будущее, а Белый и представить себе не мог, как аукнется ему в самом скором времени этот несчастный «Sanctus Amor», эта святая любовь!
Он был пророк,
Она – сибилла в храме.
Любовь их, как цветок,
Горела розами в закатном фимиаме.
Под дугами его бровей
Сияли взгляды
Пламенносвятые.
Струились завитки кудрей —
Вина каскады
Пеннозолотые.
Как облачко, закрывшее лазурь,
С пролетами лазури
И с пепельной каймой —
Предтеча бурь —
Ее лицо, застывшее без бури,
Волос омытое волной… etc.
Смысл стихотворения в том, что сибилла безмолвно, издали обожала пророка, а он отплыл куда-то по своим неотложным пророческим делам, да так и не вернулся, и она тихо увяла без него в тоске, благословляя (а как же иначе?!) его святое имя.
Забыт теперь, разрушен храм.
И у дорической колонны,
Струя священный фимиам,
Блестит росой шиповник сонный.
Забыт алтарь. И заплетен
Уж виноградом диким мрамор.
И вот навеки иссечен
Старинный лозунг: «Sanctus Amor»…
Да, Андрей Белый именно такими хотел видеть свои отношения с Ниной Петровской. Однако… слаб человек, а бес силен. Слаб человек, и плоть его искушает его!
И вот в один прекрасный – ужасный! – день Белый торопливо строчит в дневнике: «…произошло то, что назревало уже в ряде месяцев, – мое падение с Ниной Ивановной…»
Боже ты мой, какая насквозь мещанская, словно из рассказа Чехова, фраза!
Но продолжим.
«…вместо грез о мистерии, братстве и сестринстве оказался просто роман. Я был в недоумении; более того – я был ошеломлен; не могу сказать, что Нина мне не нравилась; я ее любил братски; но глубокой, истинной любви к ней не чувствовал; мне было ясно, что все, происшедшее между нами, – с моей стороны дань чувственности. Вот почему роман с Ниной я рассматриваю как падение; я видел, что у нее ко мне – глубокое чувство, у меня же – братское отношение преобладало; к нему примешалась чувственность; не сразу мне стало ясно, поэтому не сразу это мог поставить на вид Нине Ивановне (Поставить на вид!!! – Е.А.); чувствовалось – недоумение, вопрос; и главным образом – чувствовался срыв: я ведь так старался пояснить Нине Ивановне, что между нами – Христос; она соглашалась; и потом, вдруг – «такое». Мои порывания к мистерии, к «теургии» потерпели поражение».
Потом он напишет, чувствуя, что и сам отчасти виноват в том, что обманулся и ее обманул:
Распинайте меня, распинайте,
Обманул я вас песней моей!..
А что же Нина?
«Что нас связывало с А. Белым? Сейчас говорю – взаимное заблуждение. Черным крестом отмечен в моей жизни тот период».
Вообще Белый на время то ли спятил в своем гениальном предчувствии мистерии, то ли старательно изображал шизанутого поэта – в целях, как мы сказали бы теперь, рекламы.
«В те дни уже предвестники срыва наших чаяний были налицо. Андрей Белый как-то раз пришел в издательство „Скорпион“ в полумаске. Не застав меня дома, оставил странную визитную карточку, не помню уже, кажется, „Козерог Козерогович“[1] и совершенно потусторонний адрес внизу. В нем происходили искажения. Пришел однажды и долго, сосредоточенно качал стул над одной шашкой паркета, потом аккуратно уставил ножки по линии ее и изрек: «Так, именно, чтобы ножки стояли на ребре»…
…Ото всех я это скрыла, но было ощущение, что А. Белый проваливается в пустоту и меня туда же тянет.
Один раз он вынул из кармана горсть цикламенов и высыпал их на голову С. Кречетова, потом посвятил ему совершенно издевательскую поэму: «Он был – пророк. Она – сибилла в храме». «Аргонавты» сокрушенно качали многоумными головами. Им было не под силу расшифровать туманные намеки, самим владельцем не расшифрованную до сих пор загадку – душу его.
Так, в томлениях, в предчувствии и нарастающей тревоге проходили осень и зима…»
Этой зимой Нина еще была счастлива в своей новой любви, ожидала, что вот-вот Белый падет в ее объятия, как переспевший плод, да, была счастлива, несмотря на то, что в Москву неожиданно приехал Александр Блок с женой, и Белый если и не влюбился с первого взгляда в Любовь Дмитриевну, то был ею ошеломлен. А Блоку явно понравилась Нина – просто понравилась, больше ничего: «Меня Блок издали чувствовал, понимал и относился с нежной осторожностью, точно к цветку, у которого вот-вот облетят лепестки. А может, уже пророчески и знал он, что скоро облетят».
Впрочем, Нина тоже не была обделена пророческими способностями: смотрела на Любовь Дмитриевну (жена Блока ей не поглянулась: «полная молодая дама, преувеличенно и грубовато-нарядная, с хорошенькой белокурой головой, как-то не идущей к слишком массивному телу») – смотрела и смутно чувствовала, что при встрече этих троих уже сковались крепкие звенья той цепи, что трагически связала потом в трагические узлы их судьбу и жизнь.
