— Не удивляйтесь моему любопытству, я так много хорошего слышала о вас, что сама давно желала с вами познакомиться.
Ее голос с мягкими, низкими нотами приятно действовал на нервы своей доводящей до истомы мелодией.
Пашков молчал, чтобы слышать дальше звук этого голоса.
— Я не понимаю, почему я до сих пор нигде с вами не встречалась, — продолжала она. — Вот уже два года, как я безвыездно живу в Петербурге.
— Это не удивительно, баронесса, — сказал он, — я очень редко выезжаю в свет, и мне трудно было вас встретить.
— Да, конечно, вы деловой человек, — заметила уже серьезно она, — не то, что мы, грешные, превращаем день в ночь и наоборот, бросаемся с одного вечера на другой и не знаем чем и как убить время, полное праздного досуга.
Что-то странное в тоне ее голоса заставило его спросить ее:
— Вы не любите выезжать, баронесса?
Она задумчиво взглянула на него.
— Право не знаю. Я думаю, что это я делаю по привычке, потому что так делают другие, сама же я уже давно потеряла интерес к подобным удовольствиям, я гораздо более…
Ее прервал гусар, просивший ее на вальс.
Она взглянула на Осипа Федоровича, как бы говоря: «вы видите, я должна танцевать», и грациозно положила руку на плечо своего кавалера.
Когда она опять очутилась около Пашкова, за ее стулом уже стоял новый кавалер.
Она сделала нетерпеливое движение, но не отказала и ему.
На этот раз, окончив танец, она остановилась против Осипа Федоровича и, слегка запыхавшись, сказала:
— Здесь мне не дадут покоя, пойдемте в гостиную, мне хочется поболтать с вами.
Удивленный и обрадованный таким неожиданным вниманием, он поспешил подать ей руку и с невольным чувством гордости повел ее в соседнюю комнату.
Завистливые и ревнивые взгляды провожали их.
У самых дверей гостиной к баронессе подошел граф Шидловский.
— Вы обещали мне эту кадриль, Тамара Викентьевна, надеюсь, вы не забыли? — проговорил он, бросая на Осипа Федоровича недовольный взгляд.
— Я не забыла, граф, но тем не менее танцевать не буду, я очень устала и хочу отдохнуть.
Молодой человек слегка побледнел и, поклонившись, отошел, а она поспешно увлекла Пашкова из залы.
— Наконец-то я спасена, — засмеялась она, бросаясь на маленький диванчик, стоявший в углу и полускрытый трельяжем, — надеюсь, меня здесь не скоро отыщут!
— Бедный граф, он, кажется, был очень огорчен вашим отказом, — сказал Осип Федорович, садясь, по ее приглашению, рядом с нею.
— О, он должен привыкнуть к моему обращению. Я никогда не церемонюсь с молодежью. Но довольно об этом! Скажите лучше, мне это очень интересно знать, слышали вы что-нибудь обо мне раньше нашего знакомства?
Он был смущен ее вопросом: сказать ей то, что он только что сейчас слышал, было невозможно, не говорить ничего было невежливо.
— Странный вопрос, баронесса, — уклончиво отвечал он, — вы знаете, что вы слишком заметны, чтобы о вас не говорили.
Она усмехнулась.
— Не правда ли, я так хороша собой, что каждый считает долгом делать обо мне свои замечания?
Ее слова и горько-насмешливый тон поразили Осипа Федоровича.
— Вы жалуетесь на свою наружность, баронесса?
— О, нет! — точно испугалась она и сейчас же рассмеялась: — Этого я не могу сказать.
Лицо ее приняло спокойно-простодушное выражение.
— Вы удивляетесь моей самоуверенности? Но я нахожу глупым отрицать то, что очевидно. Что может быть смешнее, когда на самом деле красивая женщина в ответ на комплименты наивно отвечает: «Ах, что вы говорите, во мне нет ничего красивого».
Пашков молча любовался ею.
— Я сама не люблю комплиментов, потому во-первых, что они слишком банальны, а во-вторых потому, что нахожу совершенно лишним выслушивать то, что сама давным-давно знаю.
Эта женщина решительно ставила в тупик Осипа Федоровича. Что мог он ей ответить после подобных заявлений?
Выражение лица ее постоянно менялось и тон переходил из веселого в грустный и наоборот.
— Посмотрите на бедного графа, — вдруг засмеялась она, — вон он стоит у дверей с таким лицом, как будто его приговорили к смертной казни.
— И вы чувствуете, что виной тому вы! — улыбнулся Пашков.
— О, я не чувствую угрызения совести! — весело проговорила она. — Посмотрите, он сейчас будет другим.
С этими словами она встала и, подойдя к молодому человеку, спросила:
— Что с вами, граф? Смотря на вас, мне делается страшно обратиться к вам с просьбой проводить меня сегодня домой.
Лицо Виктора Александровича просияло. Он что-то тихо, вполголоса спросил ее и на ее утвердительный знак головою весь вспыхнул и, наклонившись, поцеловал ее руку.
Она вернулась к Осипу Федоровичу с каким-то грустным выражением лица и пожаловалась на нездоровье. Пашков смотрел на ее склоненную голову, любуясь классическим очертанием ее профиля и затылка.
— Вы не танцуете? — внезапно обратилась она к нему.
— Нет, давно бросил!
— Бросили, отчего же?
— Мне тридцать пять лет, баронесса, пора и кончить, — весело сказал он, — да и времени нет этим заниматься, как я вам уже говорил, на таких вечерах мне приходится быть раз или два в год.
— Очень жаль, потому что я сейчас иду в зал, иначе мои поклонники Бог знает что подумают.
— Но вы ведь чувствуете себя нездоровой?
— Ничего, мое нездоровье следует лечить танцами и шампанским!
Она загадочно посмотрела на него своими зелеными глазами и медленно вышла из гостиной.
«Что за странное, но очаровательное создание!» — подумал Пашков и последовал за нею, чтобы хоть издали, смотреть на нее.
Весь вечер она танцевала без устали; при этом на ее белом, матовом лице не выступило ни малейшего румянца, только глаза разгорелись и покраснели губы.
За ужином она поместилась между графом Шидловским и каким-то генералом.
Осип Федорович сидел наискось от нее и вслушивался в ее веселый, громкий разговор.
Она несколько раз взглядывала и улыбалась, показывая мелкие жемчужные зубы, и в то время, когда у него кружилась голова от этих взглядов, она спокойно обращалась к своим сеседям и звонко хохотала над их ответами.
После ужина она подошла к Пашкову.
— У меня вечера по пятницам, господин доктор, прошу не забывать этого и уделить мне хоть один вечер в неделю, — шутливо грозя ему пальцем, проговорила она, — слышите, приезжайте послезавтра ко мне, а пока до свидания.
Она пожала ему руку и исчезла, а он отправился в этот вечер домой в состоянии как бы сильного опьянения, хотя почти не пил вина.
Это было опьянение страстью.
