А утром неожиданно разразился бурный скандал. Увидев, в каком «ужасающем состоянии» кухонный стол, белизной которого она гордилась, тетя Эстер страшно разозлилась.
Дели, не поднимая головы, терла и скребла заляпанную краской поверхность. Она абсолютно не понимала, из-за чего весь этот сыр-бор, но тоже очень расстроилась. Она не любила, когда на нее сердились, а тетю, похоже, раздражает все, что она делает.
Повозка из Адаминаби больше не приезжала, но Денни прибегал каждую неделю на лыжах: веселый, круглолицый, румяный. Он клал мешок с почтой, опломбированный красной сургучной печатью, поближе к огню, а когда сургуч растаивал, разрезал веревки, которые стягивали мешок, и раскрывал жесткую холстину.
В середине школьной четверти в замороженном мешке приехало письмо от Адама. Эстер, читая письмо, на глазах оттаивала, совсем как почтовый мешок у огня, жесткие углы постепенно смягчались и размякали.
«Дорогая мама!
У меня все в порядке, в школе особых новостей нет. У нас несколько раз был град, и по утрам очень холодно, но снега нет. Так досадно. А у вас снега много выпало? Так и вижу белые покатые склоны возле нашего дома, и папа выносит лыжи на улицу и натирает их воском. Кстати, не давайте этой моей новоиспеченной двоюродной сестрице кататься на моих лучших лыжах, она их поломает…»
– Чудесное письмо, сынок, – с любовью проговорила тетя Эстер, не замечая, как нахмурилась Дели, услышав нелестный отзыв о «новоиспеченной двоюродной сестрице».
«Обязательно буду снова ходить в школу, – решила про себя Дели. – Получу наследство и сделаю с ним все, что захочу. И совершеннолетия ждать не буду». Воображение уже рисовало ей радужные картины будущей жизни. Мысленно она переносилась в огромную столицу Австралии – Сидней – и поражала всех своим талантом танцовщицы или актрисы – кем стать она пока не решила, но большую часть дня проводила перед старым зеркалом: принимала различные позы, кружилась и танцевала.
Она – на сцене во всем великолепии. Эта картинка всегда была у нее перед глазами, смотрела ли она на огонь в очаге или пробиралась с помойным ведром по снегу к выгребной яме. Вот если бы удалось найти лыжи и подняться на холм. Хоть одним глазком взглянуть: что там, за их склонами. И она спросила про лыжи дядю Чарльза. Тот пригладил вислые усы и, посмотрев на девочку, сказал:
– Что ж, сделаем тебе лыжи, раз так хочется. Дерево у меня есть, на той неделе и сделаю.
– Ах, дядя Чарльз, миленький, спасибо, – Дели по-театральному приложила руки к груди, крутанулась на месте и больно стукнулась бедром о край стола.
Но прошла еще неделя, а дядя Чарльз и не думал приниматься за лыжи. «Потерпи до будущей недели, сделаю.»
Он вечно откладывал дела. Тете Эстер приходилось по десять раз напоминать мужу, чтобы сходил за дровами для плиты. Услышав в очередной раз: «На той неделе схожу», тетя не выдержала:
– Никаких «тех недель», – взорвалась она и, не выпуская из рук тяжелого закопченного чайника, который собиралась повесить над огнем, метнулась к мужу. Тот поспешно перевернул страницу «Газетиер оф зе Уорлд», на которой была изображена картинка из жизни полинезийских рубщиков леса. Дядя как раз с интересом рассматривал полинезийских красавиц, на которых не было ничего, кроме травяных юбочек.
– Ну, хорошо, сегодня схожу. И Дели с собой возьму, если захочет.
– Дели останется дома и будет помогать мне готовить обед, – отчеканила тетя Эстер. – Она заметила, каким оценивающим взглядом смотрит Чарльз на девочку. Конечно, она еще ребенок, но девушка из нее красивая получится, и сейчас видно: нежная матовая кожа и такие необычные для брюнетки густо-синие глаза. Но что особенно смущало Эстер – в полных губах девочки уже проглядывали признаки страстной натуры, а ровная линия темных бровей свидетельствовала о решительности характера. Ох, чует сердце, не надо бы Адаму приезжать на весенние каникулы.
Адам должен был приехать с первой после зимы повозкой, груженной свежими овощами, восковыми свечами, канистрами с керосином, серными спичками, мотками шерсти, иглами, рулонами фланели и полушерстяного фланелета, новыми кирками и лопатами – всем самым необходимым для нормальной жизни города. Каждый год приезд повозки походил на снятие осады.
Дели помогала тете Эстер прибирать комнату Адама. Комната располагалась напротив гостиной и выходила в главный коридор. В двух передних комнатах размещались большая спальня и почта. В задней половине – кухня, из которой был вход в крошечную комнатку Дели, и ванная – ею пользовались раз в неделю, когда в сидячую ванну подавали воду.
Воображая встречу с двоюродным братом, Дели отводила себе роль холодной кузины с презрительным взглядом, в то время как Адаму надлежало любоваться и восхищаться ее красотой и умом. Она хорошо представляла себе сына тети Эстер – точная копия матери: абсолютно серая личность с жесткими черными волосами, румяным отталкивающим лицом и противным голосом.
Перед его приездом Эстер прочла Дели лекцию на тему «Ты уже не маленькая».
– …И не забывай: когда Адам приедет, никаких раздеваний у печки по дороге в ванную.
– Конечно, тетя Эстер.
– Ты скоро станешь молодой девушкой, придется носить длинные юбки и подбирать волосы. Запомни: девушке полагается хорошо себя вести и быть скромной. А ты по деревьям лазаешь, как мальчишка-сорванец, недавно на сосне тебя видела.
– Но мы с папой часто лазили по горам.
– Пожалуйста, никаких «но», – прервала ее тетя. – Это совсем другое. И еще: приближается время, когда в твоей жизни произойдут кое-какие изменения, изменения… гм… в твоем… теле. – Слово «тело» явно далось тете с трудом, и Дели, заметив ее смущение, не на шутку разволновалась. Ее даже в жар бросило. – Эти изменения… тревожиться тут нечего, такое происходит со всеми девочками твоего возраста…
– Тетя, вы хотите говорить со мной о менструации? – Она произнесла это слово громко и четко – пусть теперь тетя Эстер краснеет.
Эстер вздрогнула от неожиданности.
– В самом деле, Филадельфия, это не такая уж…
– Я все знаю, – перебила Дели. – Папа давал мне читать свои медицинские книги и про физиологию рассказывал. Я знаю, как устроена женщина: где у нее матка, таз, яичники и все такое. И потом, у нас была сука, которая приносила много щенят. Папа ей удалял матку, и я смотрела, и…
– Филадельфия Гордон! – отчеканила тетя. – Чтобы я от тебя больше этих слов не слышала!
– Но, тетя, что здесь такого? Папа говорил: чем раньше девочка узнает, что ее ждет, тем лучше. Он еще говорил, что если бы природа была поразумней, она сделала бы так, чтобы женщина откладывала яйца, как птицы, и чтобы…
