— Нет… — прошептала я, — этого… не может быть.
— Это так.
— Но… — я запнулась. — Все-таки ты же видишь, отец.
Он покачал головой.
— Не так, как раньше. Гораздо хуже. И будет еще хуже. Не сразу… постепенно. Я был у специалиста. Во время последней поездки в Лондон. Он мне сказал…
— Когда это было?
— Три недели назад.
— И ты все это время молчал.
— Не хотелось в это верить. Вначале думал… Честно говоря, я не знал, что и думать. Просто понял, что вижу не так четко, как раньше… недостаточно четко… Разве ты не заметила, что я оставлял тебе все мелкие детали?
— Заметила, но думала, ты просто хотел подбодрить, поддержать… чтобы я обрела уверенность в своих силах.
— Милая Кейт, ты не нуждаешься в поддержке. У тебя уже есть все, что требуется. Ты — настоящий художник. И ни в чем не уступаешь своим предкам…
— Что сказал доктор? Я хочу знать все-все.
— У меня на обоих глазах то, что называется катарактой. Доктор говорит, это маленькие белые точки на хрусталике в центре зрачка. Пока что крошечные, но они будут расти, причем все больше и больше. Этот процесс может проходить достаточно медленно, и я еще не скоро полностью утрачу зрение… но все может случиться и очень быстро.
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Можно. Операция. Но она очень рискованная, и даже в случае успеха зрение не позволит мне заниматься тем, чем я занимался всю жизнь. Ты же знаешь, какое у нас должно быть зрение… как оно временами особо обостряется. Да что там, ты ведь все это хорошо знаешь, Кейт. И много раз прочувствовала на себе. Но… слепота… Это конец…
Я была потрясена этой неожиданно обрушившейся трагедией. В творчестве заключается вся его жизнь, и ее у него хотят отнять. Это самое ужасное, что могло с ним произойти.
Я не знала, как его утешить, но каким-то образом мне все же это удалось.
По крайней мере, он так сказал. А я упрекнула его за молчание в течение трех ужасных недель.
— Я пока не хочу, чтобы об этом кто-нибудь узнал, Кейт, — тихо проговорил он. — Пусть это будет нашей с тобой тайной, хорошо?
— Хорошо, — кивнула я. — Пусть будет так. Это наша тайна.
С этими словами я крепко его обняла.
— Ты — мое утешение, Кейт, — прошептал отец.
* * *
Человек рано или поздно выходит из состояния шока, в которое его повергают трагические обстоятельства. Вначале казалось, что мой мир обрушился, но, по мере того как я размышляла над сложившейся ситуацией, ко мне возвращался прирожденный оптимизм, и я начала понимать, что на самом деле это еще далеко не конец. Во-первых, процесс был постепенным. Пока что отец просто видел немного хуже, чем прежде. Он не мог выполнять самую тонкую работу. Но от этого он не переставал быть художником. Ему всего лишь необходимо было сменить амплуа. Мне казалось непостижимым, что один из Коллисонов не сможет впредь писать миниатюры, но почему бы ему не начать работать над большими полотнами? Почему холст не может заменить слоновую кость и металл?
Мы много беседовали, работая в студии. Постепенно будущее стало представляться нам в менее мрачных тонах.
— Ты должна стать моими глазами, Кейт, — как-то заявил он. — Должна следить за мной. Иногда мне кажется, что вижу достаточно хорошо… но я в этом не уверен. Ты же знаешь, один неверный мазок может все испортить.
— Тебе следовало сразу же все мне рассказать, — ответила я. — Ведь слепота не обрушилась на тебя внезапно. Тебя предупредили заранее… и у тебя есть вполне достаточно времени, чтобы подготовиться.
Он слушал меня жадно, словно ребенок, стараясь не упустить ни единого слова. Я испытывала к нему непередаваемую нежность.
— Не забудь, — напомнил он. — Пока что… никому ни слова.
Я приняла это условие. Меня согревала иллюзорная надежда на то, что он еще может выздороветь, что пелена уйдет с его глаз. Но при этом я не могла не осознавать, что эти надежды не имеют под собой никакой почвы.
— Какое счастье, что у меня есть ты, Кейт, — говорил отец. — Я благодарен Господу за то, что Он подарил мне тебя. Твои работы ничуть не хуже моих… и они становятся все лучше и лучше. Я бы не удивился, если бы ты превзошла всех Коллисонов. Тогда бы это стало моим утешением…
Так мы беседовали и трудились. При этом я следила за тем, чтобы самая тонкая работа доставалась мне и ему не приходилось напрягать глаза. Все это, несомненно, меня еще больше подстегивало, и я понимала, что мои мазки должны, обязаны становиться все более и более уверенными. Иного попросту не дано.
Время поистине великий лекарь, и я верила в то, что оно поможет отцу смириться со своей судьбой. Он все равно будет смотреть на окружающую жизнь глазами художника, всегда будет писать картины, даже не беря в руки кисти. Он будет лишен любимого дела… но не потеряет все… во всяком случае, пока. Именно это я и внушала ему.
А тут произошло это знаменательное событие.
Мы только что вернулись с вечеринки в докторском доме. Иви тоже всегда приглашали на подобные мероприятия как полноправного члена нашей семьи. Ее приглашала даже скрупулезно соблюдающая условности леди Фаррингдон, поскольку, в конце концов, Иви приходилась родственницей самому графу!
Этот вечер ничем не отличался от всех прочих. Кроме нас в гостях у доктора была семья викария. Она включала преподобного Джона Мэдоуза и двоих его взрослых детей, Дика и Франческу. Дик учился на священника, а Франческа после смерти матери занялась домашним хозяйством. Я была хорошо с ними знакома. До того, как появилась гувернантка, я каждый день приходила к ним на занятия, которые проводил второй священник. Это был не жених Иви, а его предшественник, серьезный джентльмен средних лет, всем своим существованием подтверждавший мысль о том, что иногда вторые священники до конца жизни остаются на своем скромном посту.
Нас, как всегда, ожидал теплый прием со стороны доктора, миссис Кэмборн и их дочерей-близнецов. Близнецы были так похожи, что мне редко удавалось отличить их друг от друга. Я любила наблюдать за ними и при этом всегда спрашивала себя, что может чувствовать человек, рядом с которым постоянно находится некто, как две капли воды похожий на него. В их именах, а их звали Фейт и Хоуп[3], мне казалось, была заключена некоторая ирония. Отец часто сожалел в шутку, что у доктора и его жены не родилась тройня. Тогда к ним прибавилась бы и Черити[4].
Хоуп была смелее сестры. Когда кто-то обращался к обеим сестрам, всегда отвечала именно она, Хоуп. Фейт во всем полагалась на нее. Прежде чем вымолвить хоть слово, она всегда оглядывалась на сестру, как бы ожидая поддержки. Я часто думала, что между ними были поровну распределены все человеческие достоинства и недостатки.
