«Какое мне дело до будущего нации? – думала Тео. – Пусть она сама заботится о себе. Она – наше будущее, вот в чем суть. А наше настоящее…»
– Почему ты должен уйти, Мерни? – прошептала она. – Я не хочу, чтобы ты уходил.
Он повернулся к ней:
– А если я останусь? Что мы будем делать? Я должен буду сделать тебя любовницей? Мы найдем какое-нибудь убежище в Александрии или Балтиморе, где скоротаем час вместе, дрожа от каждого звука? Или мне проводить тебя домой и вызвать твоего мужа… Я отлично стреляю из пистолетов! Или…
– Не надо!.. – Она закрыла своей ладонью его рот. – Ты знаешь, я не имела в виду ничего недозволенного. Но наверняка мы могли бы встречаться только здесь, у реки. Могли бы притворяться некоторое время, что мы только познакомились – как это было три года назад, быть вместе и беседовать. Я так мало знаю о тебе. Пожалуйста, Мерни.
Он обнял ее.
– Что ты за ребенок, Тео! – воскликнул он с нескрываемой нежностью. – А я что за глупец! Ну пусть будет, как ты хочешь. Встречай меня здесь завтра. – Он коротко улыбнулся. – Возможно, к завтрашнему дню звезды снова будут благосклонны к нам.
Он отпустил ее, подтянул узду гнедой и одним махом вскочил в седло. Он не обернулся назад.
Тео, с руками, скрещенными под грудью, стояла там, где он оставил ее, до тех пор, пока лучи солнца не пробились через листву над ее головой.
Элеонора была удивлена поведением госпожи. Она смеялась без причины, хватала ребенка и покрывала его поцелуями. Казалось, она не может усидеть на месте. Вся апатия и сонливость, которые Элеонора считала характерными для нее, улетучились как дым.
Даже когда вечерний дилижанс из Филадельфии прибыл без господина Бэрра, госпожа ничего не сказала по этому поводу. Ее вряд ли можно было понять.
«Что вызвало такую необычную перемену? Климат?» – думала озадаченная Элеонора. Но климат не вынуждал никого проводить часы перед зеркалом, расчесывая волосы и подбирая новые прически, не требовал также спрашивать с нескрываемым любопытством:
– Правда, я привлекательна, Элеонора? Как ты думаешь, я выгляжу болезненной или старой?
– Старая в двадцать лет? – Служанка рассмеялась. Хотя, по правде говоря, в Каролине госпожа выглядела старше своего возраста. Но сегодня ее глаза играли, щеки были розовыми, от нее исходило такое сияние, что его можно было почти ощутить.
Могло ли такое преображение произойти исключительно от предстоящей встречи с господином вице-президентом? Конечно, госпожа была привязана к отцу гораздо сильнее обычного. Но… Объяснение пришло само собой, когда Элеонора помогала госпоже надеть на ночь просторную ночную сорочку.
Тео вдруг повернулась, спрашивая с несколько насмешливым любопытством:
– Элеонора, у тебя был когда-нибудь любовник?
«Ага, вот в чем дело», – подумала служанка. Ее некрасивое лицо расплылось в улыбке.
– Однажды, госпожа. Сын мясника в Чиноне.
– Расскажи мне, – приказала Тео. – Было это… Как ты себя чувствовала?
– Чувствовала? – хихикнула служанка. – Я чувствовала, как будто к моим башмакам приделали крылья и они сами мчатся по улицам; тот черный хлеб и суп, которыми я делилась с Пьером, превращались в деликатесную еду, достойную богов; из-за этого вся окраина улыбалась мне и все обитатели желали мне добра: птицы, река Винне, даже свиньи – все улыбались.
– Что случилось потом?
– Ничего, госпожа. Пьер женился на дочери богатого фермера. Свиньи и птицы перестали улыбаться. Крылья отлетели от моих башмаков. Я приехала в Америку.
– О-о, – Тео поникла. Она почувствовала, что должна с кем-то поделиться своими переживаниями, должна рассказать о Льюисе. – Элеонора, сегодня утром я встретила мужчину, которого не видела три года, но когда мы посмотрели друг на друга, произошло то же самое, о чем ты говорила. Только больше, намного больше. Не сравнимое ни с чем, что я когда-либо представляла. – Ее голос задрожал. – Мне кажется, я люблю его.
Служанка взволнованно посмотрела на нее:
– Ах, госпожа, нечто подобное случается иногда. Вы собираетесь с ним встретиться снова?
– Встретиться с ним снова! – повторила медленно Теодосия. – Как ты можешь спрашивать меня об этом? Говорю тебе, я люблю его. Я не смогу жить, если не встречусь с ним еще.
Элеонора нахмурилась, разглаживая свой фартук. Она думала, что госпожа заведет небольшую интрижку с мужчиной, если ей захочется, и это будет совершенно оправданно. Для нее лично было бы очень тяжело выйти замуж за такого жирного неинтересного плантатора, и никто не смеет обвинить прекрасную молодую женщину за небольшой флирт. Но в голосе госпожи и ее поведении было нечто такое, что настораживало: слишком много страсти, слишком много волнения.
– Тогда госпожа должна быть очень осмотрительной.
– Осмотрительной… да, – пробормотала Тео неуверенно. – Я ни о чем не могу думать, только о встрече с ним. Больше меня ничто не трогает.
«Вот еще забота свалилась, – думала служанка. – Скоро придется прекратить витать в облаках, очень скоро. Господин может обратить на это внимание, не прикажешь же молчать всем длинным языкам и не скроешься от любопытных глаз в маленьком городе». Но она сохраняла спокойствие и поддерживала свою госпожу молчаливым одобрением.
Аарона задержали на три дня дела в Филадельфии и легкое увлечение леди по имени Селеста. В его отсутствие Теодосия была свободна. Но ее свобода не была абсолютной.
Купаясь в тумане блаженства, она оторвалась от действительности. Даже в мыслях она смутно надеялась, что, когда приедет отец, она сможет рассказать ему обо всем, что с ней произошло. Но прошлое и будущее не принималось в расчет. Она стояла одна на острие судьбы, исключая Мерни.
Каждое утро на восходе солнца они встречались у реки. На эти несколько часов он позволял своему здравомыслию отойти на задний план и не обращать внимания на мир за пределами берега реки под сенью дубравы. Они были, как юные невинные влюбленные. Это было новым для них обоих.
Он сделал для нее сиденье из сосновых веток и мха. А как-то раз, когда утро было прохладным, он развел костер, и они уселись около него, наслаждаясь сладким смолистым запахом. Иногда они немного гуляли по роще, и Тео не раз поражалась своей собственной слепоте и невежеству. Он знал привычки диких животных, название каждого растения, даже маленькой травинки, которую она могла не заметить, пока он не срывал ее для нее.
Она охотно слушала его, ее глаза, полные божественного восхищения, были прикованы к нему.
Мало-помалу она подтолкнула его рассказать о своей жизни. А это было трудно для него. Он никогда не рассказывал о себе. Однако его неразговорчивость растаяла под давлением ее неподдельного интереса.
