Я сумела не злоупотребить этим движением сердца, которое, не забыв меня, отдалось Богу, и сохранила в своем ответе безличный тон, который ты желал в нем найти. Это было вовсе не благоразумие с моей стороны — я не имела никакого благоразумия в том, что касалось тебя, — это была осторожность и предусмотрительность.
Поскольку твое бурное существование не позволяло тебе нанести нам визит, мне было важнее всего поддерживать наши эпистолярные отношения. Через их посредство я сохраняла связь с твоей судьбой, я следовала рядом с тобой по твоему тяжкому пути.
В самом деле, несмотря на то, что ты окончательно покинул Сен-Гильдас, твое существование подвергалось не меньшим угрозам. Вернувшись в Париж, ты возобновил, несмотря на свои предыдущие обещания и в абсолютном презрении к опасности, лекции на горе Сент-Женевьев, а также составление многих трудов. Ты воспользовался этим также для пересмотра некоторых своих писаний и сочинения новых.
Тут же заинтересовавшись, просвещенная публика последовала за тобой, как она делала это всегда. Привлекательность твоего гения была такова, что стоило тебе появиться, тебя непременно окружала толпа жаждущих читать или слушать тебя.
Увы! и опять твой успех был для тебя роковым! Но не тайные завистники ускорили на этот раз твое падение. Громовой голос возвысился против тебя, способный призвать себе на помощь гром Господень! Предупрежденный одним из своих друзей, которого смелость твоих книг напугала сверх всякой меры, Бернар Клервосский после некоторого размышления обрушился на тебя. Он дважды по-дружески являлся к тебе, советуя изменить свои мнения и не возбуждать своих учеников против правоверия. Это значило мало тебя знать! Не в твоих силах было обуздать свой порыв. Я всегда видела тебя во власти потребности объяснять другим ход твоей мысли. На этот раз, однако, ты должен был бы почувствовать серьезность угрозы. Но ты ею пренебрег.
И вот в 1140 году Бернар встретил в Сито одного из твоих учеников, с которым имел случай побеседовать. Он встревожился, оценив твое влияние на этот проницательный ум и, вследствие этого, на молодежь вообще. Как человек, привыкший заставлять себя слушать, он тут же направил папе и римским кардиналам послания, в которых с пламенным красноречием говорил о твоем влиянии и о тебе самом с большой суровостью.
Это вмешательство произвело огромный шум. Все его обсуждали. Так я и получила сведения о нем в Параклете через нашего епископа. Тревога, памятная по мрачным дням в Аржантейе, вновь овладела мной. Что может статься с тобой, коль скоро противником стал сам Бернар Клервосский?
У меня была причина для беспокойства. События вскоре ускорились самым безжалостным образом. Случилось так, что король наш Людовик VII выбрал воскресенье после Пятидесятницы, чтобы приехать в Санс на торжественную выставку реликвий собора. По этому случаю приветствовать молодого суверена собралась большая толпа. Было решено воспользоваться этим необычным стечением народа, чтобы созвать малый собор.
Именно тогда, Пьер, тебе пришла в голову неудачная мысль просить городского епископа организовать публичный диспут между тобой и Бернаром. Ты счел, что такое стечение обстоятельств позволит тебе изложить свои мнения перед лицом Неба. Это значило идти на слишком большой риск! Но ты сохранял еще остатки той гордой веры в себя, которая всегда поддерживала тебя и от которой тебе удалось избавиться лишь в последний час.
Бернар сначала отказался от ораторского поединка. Он говорил, что не любит обсуждать предметы веры в свете диалектики.
Увы! Тебя распалила перспектива столь необычайной схватки, и ты сообщил своим друзьям о дате состязания. Не имея более возможности уклониться, Бернар написал епископам провинции, прося их присутствия при споре, который ему пришлось в конце концов принять.
Зная о том, что готовилось, я не переставала трепетать за тебя, умоляя Господа прийти тебе на помощь. К несчастью, Божественная воля была не на нашей стороне. Тебе, без сомнения, нужно было пройти еще много ступеней вниз в обучении смирению — добродетели, столь противоположной твоей натуре! Ты еще не прошел свои муки до конца, Пьер, и Господь смилостивится над тобой лишь позже, когда, лишенный всего, ты согласишься безоговорочно покориться Его воле.
Итак, 3 июня, которое было, как я помню, понедельником через неделю по Пятидесятнице, в Сансе начался собор. Все высокие и могущественные лица королевства, как светские так и церковные, окружали, как мне рассказали, короля с его советниками. На кафедре, среди прелатов и клириков, тебя ожидал Бернар Клервосский в ореоле своей святости.
Стоя посреди зала, ты противостоял ему. Он тут же перешел к атаке. Этот человек, твердый, как скала, считал, что ни один твой тезис не выдерживает критики. Дерзость твоих высказываний приводила его в ярость. Для него вера не была предметом обсуждения. Ею обладали или ею не обладали. Истина была целым, и ее нельзя было позволить ставить под вопрос кому попало.
По его приказу один из клириков зачитал семнадцать положений, извлеченных из твоих трудов, которые он считал опасными, и тотчас после этого он обрушил на тебя целый поток цитат из Писания.
Когда мне рассказали, что случилось вслед за этим, я вначале отказалась в это поверить. Как, ты уклонился от борьбы, ты, чья отвага мне была известна! Ты бежал! Прервав своего собеседника, ты объявил, что не признаешь собора. Даже не попытавшись оправдать своих трудов, оправдаться самому, ты покинул зал, заявив во всеуслышание, что лишь папа может судить тебя!
Нетрудно догадаться о произведенном впечатлении. Все были единодушно против тебя. Так что уже в твое отсутствие синод осудил как еретические четырнадцать из семнадцати положений, которые ты не стал защищать.
Уже на следующий день два письма, излагающие в подробностях происшедшие события, были отправлены папе. Вряд ли они были снисходительны к тебе! Одно было подписано архиепископом Санским и его епископами, другое — архиепископом Реймсским и его епископами. Со своей стороны, Бернар Клервосский направил Святейшему Отцу личное письмо, в котором требовал отрешить тебя от сана как врага Церкви. Он присовокупил к письму весьма документированный трактат против твоего критического метода и некоторых введенных тобой понятий.
Результат этих действий не заставил себя ждать! В начале июля Иннокентий II направил как Бернару Клервосскому, так и архиепископам Санса и Реймса рескрипт, осуждающий твое учение все целиком, включая, разумеется, те положения, которые вменяли тебе в вину. Сверх того, он отлучал от церкви твоих учеников и предписывал тебе пребывать в молчании в монастыре, откуда ты не должен был уже выйти. Кроме того, все экземпляры твоих трудов должны были быть преданы огню.
