Оливия вздрогнула всем телом. И застонала.
Наклонившись, он подхватил тонкий подол ее халата и приподнял его. Ее лодыжка была горячей и невероятно мягкой. Он слегка помассировал ее, затем его ладонь проскользнула к нежной ямочке позади ее колена – влажной, тайной – и поднялась к податливой выемке между бедер. Оливия зашевелилась. Сопротивление?
– Слишком поздно, – проворчал он.
Боже, она уступает ему! Ее нога согнулась и поднялась, скользя вверх по его ноге. Марвик схватил ее лодыжку, поставил ее босую ступню себе на бедро, положил ладонь на ее женское естество и крепко нажал на него.
Оливия закричала.
– Да, – процедил он сквозь зубы. Сквозь ткань панталон он ощущал нежность и влажность ее лона. Ему стало трудно дышать. Нащупав разрез в панталонах, он выдохнул, когда нашел ее сердцевину – такую скользкую, жаждущую его прикосновений.
Оливия уткнулась лицом в его плечо, и Марвик, удерживая ее голову одной рукой, положил палец другой на пульсирующий бутон у входа в ее лоно. Он нажал, провел пальцем вокруг него, и Оливия напряглась, откинула голову на корешки книг.
Герцог посмотрел ей в глаза, а его палец продолжал ласкать нежный бутон. Волосы Оливии рассыпались по плечам, образовав огненный ореол вокруг бледного-бледного лица. Ее губы приоткрылись и задрожали; Марвик, наклонившись, лизнул их.
– Я все еще хороший человек? – спросил он.
Ее губы неслышно произнесли один-единственный слог. Оливии пришлось дважды беззвучно прошептать его.
– Да, – услышал Аластер ее ответ.
– Нет! – Неужели она так ничему и не научится? Он нашел вход в ее лоно, и его палец скользнул в него. Марвик сдержал животный рык, когда лепестки ее плоти обхватили его палец, и из ее груди вырвалось рыдание, больше походившее на стон. Оливия была напряжена и напрягалась еще сильнее, когда его палец двинулся глубже. Она зажала рот тыльной стороной руки.
– Ты чувствуешь меня? – спросил герцог.
Широко распахнутыми глазами она смотрела на него.
– Скажи вслух. – Ему хотелось говорить грубо, но его голос звучал лениво, апатично. Господи, чувствовать ее… – Ты знаешь, что мне хочется сделать с этой частью твоего тела? – Он хотел использовать самые непристойные слова. – Твое влагалище… Тебе известно, что я хочу сделать с твоим влагалищем?
Оливия сглотнула.
– Я…
– Я хочу поиметь тебя, – проговорил он. – Своим членом, всеми пальцами и языком. Глубоко войти в тебя, пронзить каждый дюйм твоей плоти, Оливия. Я хочу использовать тебя. Я хочу, чтобы ты кричала и умоляла меня остановиться, и тогда я наклоню тебя и поимею снова. Вот куда приведет тебя надежда, понимаешь? Она ведет тебя к гибели, и мне это доставит удовольствие. Я погублю тебя ради удовлетворения, которое я доставлю испытать и тебя, а в конце возненавижу себя за то, что я сделал.
Оливия судорожно вздохнула.
– Вы… не… такой… вы хотите быть… гораздо хуже, чем вы есть!
– Хуже? – Марвик потер ее лоно большим пальцем, и она вскрикнула. – Смотри на меня! – Он опустился на колени, схватил ее за бедра, и она затихла. Прижав ее к книгам, он приподнял полы ее халата, развел их в стороны, нагнулся и прикоснулся языком к ее естеству. И стал лизать его.
Ее вкус…
Оливия закричала. Но герцог едва слышал ее. Внезапно он почувствовал, что вокруг царит тьма, потому что он попал в собственную ловушку, испробовав ее на вкус. Потому что он ощутил вкус… океана, всего женского – плодородия, жизни, созидания – соленый и медный… Ему казалось, что его плоть вот-вот разорвется. Плотина прорвалась, и плотский голод заревел в нем, овладевая всеми его чувствами. Марвик забыл о своей цели, обо всем, кроме желания овладеть ею; он хотел все глубже проникать в нее, поглощая языком и губами ее аромат.
Он сосал ее бугорок до тех пор, пока ее бедра не задрожали, но ему было мало этого. Он – зверь, животное, которое слишком долго отталкивали. Его язык проник в ее лоно и рвался туда все глубже и глубже. Он пообещал, что сделает это, но сейчас старался только ради себя. «Возьми это», – промелькнуло у него в голове.
Оливия извивалась под его руками.
– О! О! О! – стонала она.
Она достигла вершины наслаждения от его губ, и он чувствовал ее конвульсии. От ее вскриков вспыхивали части его тела, просыпались первородные желания, о существовании которых он и не подозревал. Он не знал о них.
Именно это заставило его остановиться и отпрянуть назад. Это не дало ему остановить полет и завершить то, что он начал. Потому что внезапно, удерживая Оливию и наблюдая за тем, как она приходит в себя, он понял, что не знал, что именно затевает здесь.
Ничего подобного в его опыте не было.
Она была совсем не такая, как Маргарет.
Маргарет никогда не давала ему почувствовать себя диким и жадным зверем. Маргарет никогда не издавала ни звука.
Воспоминание об этом остудило его пыл, как ледяная вода. Герцог медленно отступил от Оливии, готовый подхватить ее, если она упадет. Но она выпрямилась и отошла от шкафа. Посмотрела ему в глаза. И несколько мгновений не отрывала от него взгляд, хотя другая на ее месте постаралась бы отвернуться.
В конце концов он отвернулся от нее. Потому что не знал, куда смотреть.
При мысли об этом герцога охватила странная паника. Он заставил себя вновь повернуться. Оливия прислонилась к книжному шкафу, наблюдая за ним. Ее губы были полуоткрыты, лицо пылало, растрепавшаяся коса спадала на плечо. Он живо представил себе, как Оливия выглядела бы с распущенными волосами – огненные пряди спадали бы на белые обнаженные груди, и она смотрела бы на него, лежа в его постели, а в ее взоре было бы такое же откровение, постигшее ее.
Когда Оливия подняла руку, чтобы прикоснутся к губам, ее рука дрожала.
Иисусе Христе!
Ему хотелось закричать на нее. Но слова застряли в горле, и он не мог даже сглотнуть. «Неужели ты такая беспечная? Неужели лишена здравого смысла?»
Герцогу хотелось ударить кулаком по шкафу – он заслуживал боли. Но у шкафа стоит Оливия, и ее это испугает.
Но до сих пор она не испугалась. Почему? В первую же их встречу, когда он запустил в нее бутылкой? Как она умудрилась не испугаться тогда?
– Вы не подходите на роль служанки, – сказал он.
Оливия заморгала, словно его слова вызвали у нее недоумение. Как будто он мог сказать что-то еще, как будто он был в состоянии придумать в это мгновение что-то такое, что имело бы смысл.
Смысл имело только это – обманный, низкий смысл: он – герцог Марвик, а она – служанка. И во что бы это его ни превращало – в свинью, в нахала, в сына своего отца, – так тому и быть. Он вернулся к своей роли, подальше от невыносимого замешательства.
– Бросьте работать прислугой, – проворчал герцог. – Найдите себе мужа. Займитесь созданием собственного дома вместо того, чтобы заниматься чужими.
