— Ты с ума сошел, Тит.
— Я без ума от тебя и признаю это.
Тит возлежал на ложе возле стола с фруктами и кувшинами разнообразного вина. Он взял Мессалину за руку и привлек к себе, сделав знак удалиться трем девушкам, которые развлекали его пением и игрой на флейте, арфе и кифаре. Мессалина, наполнив чашу, отпила несколько глотков и протянула любовнику. Тот залпом осушил ее.
— Сегодня я полон веселья и сладострастия, — заявил он.
— Так давай чествовать Вакха! — воскликнула Мессалина и ударила в ладоши, подзывая Ливию. — Принеси нам вина со специями, — приказала она, убедившись, что такого нет ни в одном из стоящих на столе кувшинов.
Она выпила целую чашу вина, желая придать себе веселости и забыть, что должно было произойти, но более всего стремясь не поддаться жалости и не изменить своего решения. Она снова наполнила чашу любовнику, заявив, что в эту ночь будет его служанкой, рабыней, виночерпием.
— Какому еще мужчине прислуживает императрица? — жеманно спросила она.
— Наверное, императору, — со смехом ответил Тит.
— А вот и нет, я даже в любви ему не служу.
— Тогда я выше цезаря. Да я и выглядел бы гораздо лучше на месте этого жирного осла. Рим имел бы в моем лице молодого, красивого, дальновидного правителя…
— Замолчи и пей, — сказала Мессалина, протягивая чашу. — Если тебя услышат, ты рискуешь расстаться с жизнью.
Эти слова и сдавленный голос Мессалины вызвали у молодого человека взрыв хохота.
— Думаешь, я побоюсь сказать об этом публично? Весь Рим должен знать, что у Клавдия есть соперник, избранный богами и тобой, моя императрица!
Мессалина сощурила глаза, наблюдая, как он залпом осушает чашу. Она окончательно убедилась, что ее любовник, одурманенный внезапным поворотом судьбы, потерял всякую осторожность. Он должен умереть — и как можно скорее.
Вошла Ливия, неся кувшин и еще одну чашу. Мессалина, посмотрев на нее долгим взглядом, кивнула.
— Это вино со специями, приготовленное специально для цезаря, — объяснила служанка.
— Кажется, ты подаешь его нам в золотой чаше Клавдия? — заметила Мессалина.
— Императорская чаша — для возлюбленного императрицы, — торжественно проговорила Ливия.
Наливая вино, она держала чашу высоко над столом, чтобы Тит не увидел, что в ней уже была жидкость, прозрачная как вода. Мессалина взяла чашу из рук служанки, подняла ее, приглашая полюбоваться изображенными на внешней стороне сценами из жизни богов, затем приблизила к губам и посмотрела на пенистую жидкость фиалкового цвета.
— Здоровье моего цезаря! — воскликнула она, протягивая вино Титу.
Ливия поспешила наполнить другую чашу и подала ее госпоже. Та принялась пить маленькими глотками, не сводя глаз с Тита, который и на сей раз опорожнил свою чашу залпом. Мессалина чувствовала все более сильное головокружение и легкость в теле. Теперь уже жребий брошен, подумала она, и, отпив еще, увела пошатывающегося Тита прочь от стола. Она опасалась, как бы его не стошнило. По одному взгляду госпожи Ливия взяла кувшины и удалилась. Мессалина привлекла любовника к себе, желая в последний раз ощутить его объятия, но хмель свалил Тита с ног: икая, он так и заснул на ней.
Мессалина свалила с себя тело молодого человека и хлопнула в ладоши — в комнату вошли два крепких раба-нубийца.
— Отнесите его домой и проследите, чтобы слуги уложили его спать. Вы скажете, что он напился пьян на пирушке у друзей.
Как только нубийцы ушли, унося спящего Тита, Мессалина позвала Ливию:
— Я тоже слишком много выпила. Вели подавать носилки, мы возвращаемся во дворец. Участь Тита теперь в руках богов.
— Надеюсь, госпожа, в руках Харона и Плутона.
Близилась годовщина вступления Клавдия на трон.
Император был занят множеством дел, от малозначительных до наиважнейших, которые прибавились к его привычным обязанностям. Придя к власти, Клавдий проявил особое внимание к правосудию, которое он отправлял сам, по своему усмотрению смягчая или ужесточая наказание, невзирая на упреки магистров, порой находивших его прозорливым и осмотрительным, а порой опрометчивым и странным. Так, несколько дней тому назад он велел одному иностранцу, обвиняемому в незаконном присвоении права гражданства, присутствовать на одном и том же судебном заседании то в тоге, то в греческой хламиде. В другой раз всадник, которого он несправедливо обвинил в совратительстве, ранил ему щеку, бросив в лицо оказавшиеся у него под рукой тростник и дощечки, и упрекнул его в глупости и жестокосердии.
Клавдий только что описал эти события в своем дневнике, который аккуратно вел день за днем. Он отложил в сторону свиток и тростник, потом развернул другой папирус, куда заносил проекты различных эдиктов, над которыми трудился многие месяцы. Он перечел два последних, и на лице его появилась довольная улыбка. Поднявшись из-за стола, он аккуратно сложил в бронзовые цилиндрические футляры объемистые свитки, которые были ему особенно дороги, поскольку представляли собой плоды многолетних трудов и содержали описание событий, последовавших за гибелью Юлия Цезаря, а также еще не законченный пятый том «Истории», посвященный событиям сравнительно недавним, с начала гражданских войн.
— Это превосходная идея, о божественный Клавдий, по случаю годовщины твоего прихода к власти прочитать римскому народу последние главы твоей «Истории», — сказал хранитель архивов Полибий.
— Я думаю, что народу понравились бы эти чтения, однако у меня есть для него и другие сведения, без сомнения занимательные, прежде всего торжественное открытие театра Помпея. Строительство акведука, начатое по распоряжению Гая, тоже завершается, и в день годовщины народу объявят, что источниками Церулейский, Курциев и Альбудигна вскоре можно будет пользоваться…
— Когда народ услышит эти благие известия, он устроит тебе овацию, — вмешался Нарцисс. Клавдий позвал его, чтобы он помог в написании речи, которую император намеревался произнести в день праздничных торжеств.
— Да внемлет Юпитер твоим словам, — ответил Клавдий, устраиваясь перед ним на сиденье без спинки. — Прежде чем дорабатывать речь, которую мы с тобой набросали в общих чертах, я ознакомлюсь с сегодняшней почтой. Оставь нас, Полибий. Ты скоро вернешься, если мне понадобятся твои услуги.
Вольноотпущенник встал и, поприветствовав Клавдия, неслышно удалился.
Как только один из двух нубийцев закрыл дверь, которую они бдительно охраняли, император обратился к Нарциссу в более непринужденном тоне:
