В этот момент на подмостки вспрыгнула полненькая танцовщица и задрала свои юбки прямо перед Моршолдом. Сначала он был захвачен врасплох, но тут же оправился, его глаза широко открылись.
Взглянув на его лицо, Констанс невольно прыснула.
Барон поднял руки, как бы отгораживаясь от танцовщицы. Но это только ее подзадорило. Она обнажила свои белые зубы в веселой ухмылке и звякнула цимбалами. Затем опустила юбки и вытащила из открытого лифа смуглую грудь. Сарацинка перегнулась через стол и, подхватив грудь ладонью, потрясла ею перед бароном.
Констанс разбирал смех, но она сдерживалась, понимая, что должна держать себя в руках перед бедным Моршолдом. Она замахала рукой на танцовщицу и с трудом выговорила:
– Уходи отсюда, уходи!
Рыцарь, стоявший позади нее, воспринял эти слова как приказ. Он перепрыгнул через стол и схватил танцовщицу за обе руки.
Прежде чем Констанс могла что-либо предпринять, Карсфу подал сигнал, и его рыцари ринулись на подмостки, разгоняя визжащих танцовщиц, которые в панике так и не поняли причины вооруженного вмешательства, если таковая и была. В полном смятении они стали сбрасывать с себя одежды и кидать их в рыцарей. Домашняя охрана Констанс, захваченная врасплох такой беззастенчивой тактикой, не знала, что ей делать. Только коренастый Карсфу взвалил одну полуголую орущую сарацинку на плечо и попытался ее унести.
Несколько мгновений гости сидели в смятенном молчании.
Затем раздался всеобщий взрыв хохота.
– Сэр Томас, я… – начала было Констанс, но так и не смогла добавить ни слова. Она подперла подбородок ладонью и вся затряслась от сдерживаемого смеха.
Он поглядел на нее суровым взглядом. Тем временем рыцари Констанс гонялись между столов и скамей за полураздетыми, громко вопящими танцовщицами.
– Король был бы в восторге, – торжественно произнес он, перехватив ее взгляд.
Его лицо сморщилось, и он вдруг захохотал.
Констанс не могла вымолвить ни слова. Икая от безудержного смеха, она прислонилась головой к его плечу. Наконец люди де Кресси и Фицгамелина очистили подмостки и вывели две пары борцов, которые мужественно сцепились друг с другом. Но знатные гости с ехидными насмешками кидали в них кусками хлеба и требовали, чтобы на сцену вернули сарацинок.
В это уже довольно позднее время в мокром от дождя плаще появился Жюльен Несклиф и бросился на скамью рядом с Констанс, довольно небрежно кивнув Томасу Моршолду. Его намоченные волосы спутались, рыжеватая борода слиплась в узкий клин. Нетрудно было догадаться, что не только де Кресси и Фицгамелин задерживались на всю ночь в городе.
Констанс вытерла глаза:
– У тебя не очень-то веселый вид.
– Господи, неужели у тебя нет никакого другого занятия, кроме как пировать день и ночь? – Он жестом велел слуге налить ему вина. – И я не вижу, чтобы ты хоть пальцем шевельнула, чтобы помочь мне, Констанс. Тебе наплевать на то, как мне живется.
Она сразу прекратила смеяться.
– Ты прав, у меня не было ни одной удобной минуты, чтобы поговорить с королем о твоем назначении.
Он сердито пожал плечами:
– Это все проклятый епископ Солсберийский. Он ненавидит бастардов. Говорят, ему пришлось вычистить всю казну, чтобы обеспечить двадцать таких незаконнорожденных, как я. Король Генрих хотя и признает их, но осыпает проклятиями. Он говорит, что они сущая чума для Англии.
Констанс любила своего сводного брата, и видеть его в таком настроении ей было тягостно.
– Извини, это моя вина, Жюльен. Я обо всем забыла, когда приносила присягу королю.
– Ладно, не будем об этом. – Он пошатываясь поднялся, вытирая руки о камзол. – Я не нуждаюсь ни в твоем сочувствии, ни в твоих деньгах, дорогая сестра, да и не жду от тебя ни того, ни другого. – Он подобрал свой мокрый плащ и набросил его на сгорбленные плечи. – Я один из тех, кто является проклятьем для Англии, как провозглашает Роджер Солсбери. Глядя на прекрасных сыновей, окружающих короля Генриха, которые, однако, не могут быть его наследниками, трудно с ним не согласиться.
Он отошел от стола, крича, что идет искать де Кресси и Фицгамелина.
Вслед за ним поднялся и Томас Моршолд.
– Он вылитый Жильбер де Конбург. Но у вашего отца, насколько я помню, был еще один сын.
Констанс наблюдала, как брат пробирается через толпу.
– Да, у моего отца была та же проблема, что и у короля Генриха. Ни одного законнорожденного сына, только дочери.
В зал вошла вымокшая группа людей во главе с пестро разряженным человеком. Констанс едва не задохнулась от волнения.
«Неужели это Сенред?»
Присмотревшись, она увидела, что это обычные лицедеи. Она откинулась назад с чувством облегчения и разочарования. Отхлебнула вина и подумала: «Я просто сошла с ума». Она заметила, что Томас Моршолд внимательно за ней наблюдает.
Дождь прекратился ночью. На заре подул холодный ветер. Все, кто был в доме, уже готовились к возвращению в Баксборо. Каждый раз, когда они возвращаются домой, думала Констанс, проходя по людному двору, в фургонах куда больше вещей, чем при отъезде. Хотя уже тогда, казалось, фургоны были загружены сверх всякой меры.
Писец и счетовод брат Эланд был так груб, что Констанс даже пожалела, что не взяла с собой отца Бертрана. Глядя на испитое лицо брата Эланда, она догадалась о причине его дурного настроения.
– Я слышала, – сказала она Карсфу, – что среди бенедиктинцев не принято проводить ночи в тавернах.
Он пожал плечами:
– Он молод. К тому же англичанин.
Когда Констанс повернулась, он добавил:
– Будь он нормандцем, дело, вероятно, было бы еще хуже.
Грум подвел Констанс ее кобылу. Она вручила ключи сторожу и дала ему последние распоряжения. Во дворе было очень шумно, брат Эланд громко вел свои подсчеты; проводя лошадей между фургонов, рыцари переругивались с кучерами и слугами, и Констанс пришлось повысить голос, чтобы привратник мог ее расслышать.
– Надеюсь, миледи, вы довольны тем, как прошли праздники? – спросил Карсфу, подставляя ладони и нагибаясь, чтобы помочь ей усесться в седло.
Хорошо ли она провела праздники? Констанс поудобнее устроилась в седле и взяла поводья. Миг-другой она не могла ответить, потому что вспомнила о ночи, проведенной при свете свечи в своей спальне, вспомнила об обнаженном теле своего любовника, переплетенном с ее телом. Она как будто заново осязала его гладкую кожу под своими пальцами, слышала страстные слова о том, как сильно он в ней нуждается. Как будто заново чувствовала, как он входит в нее.
Она сидела, словно вдруг ослепшая и оглохшая, ощущая жгучее томление между бедрами. Тем временем ее кобыла проявляла явное беспокойство, кусала мундштук.
