— У тебя тут мило, — сказала Эмма.
— Да, теперь стало лучше.
— Всё прибрано и аккуратно. Ты ведь сам прибирался, да?
— Да.
— А брат, что, никогда не приходит на помощь?
— Время от времени. Но у него своя жизнь.
— И вечные молитвы. А ты сам часто молишься, Дрейк?
— Да. Иногда.
— Но не слишком часто, да? Не как твой братец, он и рта не раскроет, чтобы Бога не помянуть.
— Может, и так. Мы все созданы разными.
— Да, — согласилась Эмма, и разговор затух.
Крюк раскалился докрасна, Дрейк вытащил его из огня, положил на наковальню и стал придавать ему форму. Эмма смотрела на его длинные жилистые руки с закатанными выше локтя рукавами, на напряженное лицо.
— Дрейк, — позвала она.
Он поднял взгляд.
— Дрейк, ты когда-нибудь смеешься? Радуешься? Ты вообще когда-нибудь смеялся?
Он задумался.
— Раньше — да, я часто смеялся.
— Когда еще не стал методистом?
— Нет, позже.
— А Сэм? Он когда-нибудь смеется?
— Да, иногда. От радости.
— Но просто так, когда весело, как все молодые люди?
— Не особо. Сэм серьезно относится к жизни. Хотя раньше он был не таким.
— Правда? Когда?
Дрейк осмотрел крюк, поворачивая туда-сюда, и стукнул по нему еще несколько раз. Потом он окунул его в ведро с водой. Пар с шипением поднялся в небо.
— Готово, хозяйка. Вот.
Эмма молчала, и Дрейк на мгновение задумался, стоит ли рассказать ей про Сэма что-нибудь еще. Он встретился с ней взглядом.
— Когда отец стал методистом, мы тоже вместе с ним. Я был совсем мальцом, но Сэму было четырнадцать. Он никогда с нами не ходил. Вечно отсутствовал, когда пора было идти в часовню. Уж сколько они ссорились! Но когда отец обратился, то вместо ремня перешел к уговорам. Лет до двадцати Сэм был паршивой овцой. Ну не совсем паршивой, конечно. Легкомысленным, так сказать. Вечно веселился. Постоянно устраивал какие-нибудь проделки. То эля перепьет, то хлебнет рома. Дрался. Делал ставки на бегах. Он был лучшим борцом в семье после отца. На всех ярмарках выступал. Сонни Карн, так его тогда звали.
— Почему Сонни?
— От Самсона, наверное.
Шипение прекратилось.
— И что же его так подкосило? — спросила Эмма.
Дрейк засмеялся.
— Сэм бы так не сказал. Он бы сказал, что это его спасло.
— Так что?
— Ему нравилась одна девушка, и не просто нравилась, а ее брат был его другом, и оба умерли от тифа. Они обратились к Богу за месяц до смерти, а он — сразу после. Он сказал, что увидел радость на их лицах вместо боли. Несколько недель после этого он страшно страдал и боролся с сатаной, пока не изгнал зло и не превратился в дитя Господа.
— Теперь ты прямо как он говоришь.
— А не должен?
Она встала и подошла к ведру с водой, взяла из рук Дрейка клещи и крюк и отложила их на скамью.
— Отличная работа. Сколько я тебе должна?
Они стояли совсем рядом. Дрейк давно уже не приближался так к женщине.
— Почему ты спросила о Сэме?
— Он меня беспокоит.
— Что? Почему?
— Он в меня влюблен, Дрейк.
— А ты?
— Ох, — пожала плечами она. — Это не имеет значения. Я ему отказала.
— Он хотел на тебе жениться?
— Да. Смешно, правда? Он и я. Коса и камень. Он думает, что сможет меня изменить. А я бы отравила его праведную жизнь. Честно, так оно и было бы. Ты можешь представить меня среди методистов? Курам на смех, правда ведь?
Дрейк отвернулся. Она говорила с легкостью, в ее глазах не было и намека на озабоченность.
— Почему ты сюда пришла, Эмма?
— Починить крюк, зачем же еще.
— Ну...
— Но я просто решила упомянуть Сэма.
Дрейк пощупал крюк. Он уже остыл.
— С тебя два пенса.
Эмма дала ему два пенса.
— Он сделал тебе предложение, а ты ему отказала. Разве на этом всё не кончилось?
Она взяла крюк и стукнула им по скамье.
— Да.
— Так ты опять его погнешь и снова вернешься сюда.
— Я пришла сюда, потому что мне не с кем больше поговорить, и ты мне нравишься. В тот день, когда я зашла с рычагом, это было из любопытства, и я к своей досаде столкнулась здесь с Проповедником Сэмом. А ты мне по-прежнему нравишься... Но Сэм — твоя плоть и кровь. Он и мне не чужой, да уж, скажу я тебе, но ничего в этом хорошего нет!
— Ты его любишь, Эмма?
Она нетерпеливо дернула плечами.
— Люблю? Я не знаю, что такое любовь. Но я уже не могу быть такой свободной, как привыкла! Могу выпить пару-тройку пинт, смеяться и веселиться, никто не заметит разницы. Люди называют меня шлюхой. А кто такая шлюха? Женщина, продающая свое тело. Я никогда никому не продавалась! Я не такая распущенная, как говорят... И ни о чем сделанном не жалею. Но с тех пор как я встретила Сэма, когда мы поговорили, я больше не нахожу в этом удовольствия! Лучше бы я никогда его не встречала!
После паузы Дрейк ответил:
— Так ты осознала свои грехи, Эмма?
Крюк снова со звоном грохнулся о скамью.
— Нет! К черту твои мерзкие проповеди! Никаких грехов я за собой не чувствую. Грех? Грех — это когда вредишь другим людям, а не наслаждаешься жизнью! Иногда я думаю, что Сэм — на редкость дрянной человек. Ты что думаешь, я для счастья родилась? Росла в бедности, а потом меня сбыли с рук, чтобы горбатилась до самой смерти, ни на секунду не была себе хозяйкой, полуголодная, без надежды на что-то лучшее, а вокруг только мужчины-надоеды тянут лапы. Теперь я живу у Чоуков, это лучше, чем где-то еще. У меня есть время для себя, по полдня каждые две недели. И я хочу быть счастливой, наслаждаться тем, что имею, пить ром, флиртовать с мужчинами, делать ставки на ярмарке в Соле. У меня есть своя постель и достаточно пищи. Почему это грех? Какие грехи я совершила, разве что сделала несколько человек счастливее? Иди ты к черту вместе со своим проклятым братцем! Провалитесь вы пропадом!
Она действительно разозлилась. Эмма дрожала всем телом и размахивала крюком, словно хотела зарезать Дрейка.
— Эмма, — сказал он, — я не могу отвечать за Сэма. Но по правде говоря, когда приходишь к Богу, как пришел он, то поначалу ощущаешь свои грехи, а потом — прощение, освобождение и радость от спасения. В конце концов ты почувствуешь такую радость, как никогда прежде. Вот что он проповедует. Вот почему пытается заставить людей понять! Он хочет, чтобы ты была счастлива, но как полагается, счастливее, чем была когда-либо в прошлом!
Эмма положила крюк.
— Ну, со мной это не пройдет, вот что я тебе скажу. Да ты только глянь на них, на методистов, как они бродят вокруг, рты перекошены, брови нахмурены, боятся с гусем поиграть, потому что это сатана в обличье гуся. Это они-то счастливы? Да они прокляты, как ты этого не видишь!
Дрейк вздохнул.
— Нужно делать то, что мы считаем правильным, сестра. Я и сам хлебнул горя, ты наверняка слышала. Не мое дело — давать тебе советы. Но мне жаль, что ты разочаровалась в Сэме. Жаль и тебя, и его. Но если тебя не трогают его обещания, ты вряд ли сможешь с ним поладить.
Эмма плотнее завязала шарф.
— А мне жаль, что с вами обоими это случилось. Вы будто упали в шахту с водой и утонули.
Она ушла, и Дрейк уставился ей вслед. Он не вошел в мастерскую, пока не потерял из виду ее фигурку далеко на холме.
За исключением короткого рождественского периода, зима выдалась чудесной. По сравнению с тем, что было два года назад, Англия казалась совершенно другим островом посреди дружелюбного моря. За неприятными месяцами с морозными ночами последовали солнечные дни, подернутые туманной дымкой, а в Корнуолле не было даже морозов. Всю зиму цвели примулы, пели птицы, а ветра главным образом дули с востока и совсем слабо.
Росс и Демельза вместе с детьми 21 декабря купались. Из ледяной воды было приятно выбраться на воздух, и когда они вытирались полотенцами, низкое солнце выглядывало из-за моря, отбрасывая от них длинные призрачные тени на молчаливый берег. Уже дома они, всё еще мокрые, стояли у камина, хохотали, ели дымящийся суп и пили пунш. Джереми впервые попробовал алкоголь, который ударил ему в голову, и мальчик покатывался со смеху, а Клоуэнс серьезно взирала на брата, думая, что он сошел с ума.
На Рождество погода испортилась, с востока налетел шквал и пошел снег, Росс вспомнил, что именно так начинался январь 95-го, но меньше чем через неделю буря улеглась и снова показалось солнце.
Увы, помимо хорошей погоды лорду Малмсбери, посланному в Париж, чтобы обсудить с французами условия мира в Европе, радоваться было нечему. Ему дурили голову до середины декабря, а потом отправили обратно. Директория не желала мира. Испания теперь тоже присоединилась к французам и объявила войну. Была захвачена Корсика, французы высадились на одном конце острова, а британцы остались на другом. Императрица Екатерина умерла, а ее приемник Павел, безумец и тиран, не собирался таскать для англичан каштаны из огня. За день до того, как Малмсбери отослали домой, из Бреста вышел французский флот из сорока трех кораблей и с шестнадцатью тысячами солдат на борту под командованием решительного юного Гоша, обошел британский флот и направился к жаждущей освобождения Ирландии.
