Не осталось ничего, кроме Кайлы, его колдуньи, за которую он готов был теперь отдать жизнь.
Дождь завил его волосы мягкими волнистыми локонами цвета меда. Пока он спал, они разметались по подушке сияющим янтарным ореолом, выглядящим довольно странно в сочетании с суровыми, резкими чертами его лица. Вместо того чтобы придать его облику мягкости и невинности, эти золотые локоны лишь подчеркнули его плутовскую натуру, которую Кайла с недавнего времени в нем обнаружила. Даже с закрытыми глазами, думала Кайла, у ее мужа вид дьявольского соблазнителя: от изогнутой линии его бровей до ямочки на щеке, которая делалась более явной, когда он улыбался. А уж его губы…
Она подняла взгляд от его губ чуть выше и встретилась с его улыбающимся взглядом.
– Ты не спишь, – сказала она, даже не стараясь скрыть обиженные, обвинительные нотки в своем тоне.
– Определенно нет, – согласился он и, вытянув из-под одеяла руки, заложил их за голову.
Наступил рассвет, затем солнце поднялось выше, а они ничего этого не замечали. Только теперь Кайла обратила внимание, что сейчас гораздо позже, чем было вчера, – а казалось, месяцы назад, – когда ее разбудили дети, чтобы отправиться в поход за оленями. Сейчас они были одни в спальне. Солнце поднялось высоко и освещало гораздо большую часть комнаты, чем вчера. Его лучи доставали до камина, сложенного из белоснежного мрамора.
Роланд наблюдал за тем, как она поспешно опустила глаза, скрывая свои чувства за веером ресниц.
Пока она спала, он долго не мог заснуть и наблюдал за ней до тех пор, пока образ спящей Кайлы не превратился в сон о Кайле. В этом удивительном сне она смеялась и танцевала перед ним: живой огонь и грозовой дождь каким-то чудом слившиеся воедино.
Она сама была, как эта сегодняшняя ночь, она иссушила его, выжгла дотла. Но он принял это с радостью, он готов был принять от нее любую боль, которую она могла неумышленно причинить ему. Он с радостью пройдет через все, потому что это означало, что она была здесь, рядом с ним, не в мечтах, а в реальной жизни, каждый день, каждую ночь…
Роланд подвинулся к ней ближе, чтобы видеть ее глаза, и положил руку на ее плечо. Она не сделала попытки остановить его, поэтому он смело двинулся дальше, к ее талии, наслаждаясь этими восхитительными женскими изгибами.
– Тебе было больно вчера? – спросил он.
– Нет… да, – это был ее обычный ответ, когда он подбирался к ней слишком близко.
Складочка между ее бровями стала чуть заметнее, но он решил, что понял, что это означало – всего лишь обычную девичью стыдливость. Правда, он несколько удивился тому, что после того, что было между ними этой ночью, она все еще может испытывать стыдливость перед ним. Но он давно смирился с мыслью, что в ней всегда останется какая-то загадка, которую он не сможет разгадать до конца.
Он должен был улыбнуться.
– Тогда я не прошу прощения и… прошу прощения.
Она внимательно наблюдала за выражением его лица, с подозрением приняла его улыбку, а потом, поняв, что он поддразнивает ее, сразу успокоилась.
– Только вначале было больно, – призналась она и тут же вспыхнула от смущения.
Роланд придвинулся к ней ближе, откинул одеяло и мех в сторону, чтобы между ними ничего не было, и взял ее лицо в ладони. Он собирался сказать что-нибудь ласковое, чтобы успокоить ее, что-нибудь легкое, чтобы заставить ее улыбнуться, забыть боль, а потом что-нибудь еще, что-то дерзкое и приятное, чтобы разжечь огонь, который, как он теперь знал, горит внутри ее восхитительного тела. Потому что он опять был готов к близости с ней.
Но вместо этого Роланд просто лежал лицом к ней, опершись на локоть, ласково гладя ее щеку кончиками пальцев, и смотрел на нее. Она лежала в той же позе, с рассыпавшимися по плечам спутанными со сна волосами, и спокойно и прямо глядела на него, не отводя взгляда.
И все замечательные слова, которые он хотел ей сказать, куда-то делись. Он просто не знал, как следует с ней обходиться.
Она не была шлюхой из таверны, которую было легко ублажить, немного покувыркавшись в постели и подарив нехитрый подарок, что он не раз делал в дни своей зеленой юности. И она не была куртизанкой, которую можно потешить льстивыми речами, как он делал обычно в свои молодые годы при дворе короля. Она вообще не была похожа на других женщин, которых он когда-либо знал. И она к тому же была его женой. Да и он теперь был мужчиной, а не зеленым юнцом. И она была теперь под его защитой, он нес за нее ответственность. Но здесь было нечто большее, чем это, гораздо большее, потому что, думая о своей жизни, он уже не представлял ее без Кайлы. Кайла была всегда в его мыслях, днем и ночью: его возлюбленная, его жена.
Эта удивительная, необыкновенная женщина, его лесная колдунья, осчастливила обычного человека, каким он себя считал, и она одна держала в своих руках ключ к его искуплению, к освобождению от грехов, к которому он так стремился.
Он понял это еще тогда, в ту роковую ночь в таверне, когда увидел ее и почувствовал неясное волнение и тревогу. В ту самую ночь, когда она пришла отомстить ему за то, что, как она думала, он сделал с ее семьей, и когда она стояла перед ним, не зная страха, и бросала ему в лицо обвинения, словно безжалостный ангел мести, он понял, что это и есть его судьба. И он заслужил ее резкие слова хотя бы за то, что решил захватить ее, пусть не для короля, а для себя самого.
Но теперь она принадлежит ему навеки, так же, как и он ей, хочет она этого или нет. Быть может, если бы он дал ей время подумать, она не согласилась бы стать его женой, быть может, она выбрала бы Тауэр и Роузмид. А также, что очень возможно, другого мужчину, если бы он не заставил ее тогда произнести брачные обеты.
Но ни один мужчина на свете, Роланд был в этом твердо убежден, не смог бы полностью оценить всех достоинств леди Кайлы так, как он. И пусть он действовал как самый настоящий варвар, пусть он думал только о том, как затащить ее в постель, он знал теперь, что Кайла принадлежит ему одному. Он был ее тюремщиком, а она держала в руках его сердце. И все еще жива была та, самая слабая и ранимая часть его души, которая хотела заслужить ее прощение, хотела, чтобы было что-то сказано или сделано, что положило бы конец их вражде, чтобы они могли жить сегодняшним днем и с надеждой смотреть в будущее.
И поэтому, вместо того чтобы говорить какую-нибудь цветистую чушь, Роланд сказал:
– Я хочу, чтобы ты кое-что знала. Я не был в Гленкарсоне. Я еще не приехал туда к тому времени, когда началась атака. Если бы я там был, я бы остановил их.
Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы до нее дошел смысл этих слов. Но они произвели на нее впечатление, подобное удару грома. Он видел, как менялось выражение ее лица: от растерянности к пониманию, от недоверия к полному отрицанию.
