Рамон прищурился, когда из-за густых деревьев показалась Нэнси. На ней было простое белое платье, на талии — серебристый пояс из монет, на ногах — босоножки с тонкими ремешками и высокими каблуками.
Джованни ненавидел зрителей. Обширные земли Санфордов и редкие деревушки, вытянувшиеся вдоль побережья, давали ему возможность уединиться. Он никогда не принимал участия в светских вечеринках и не слонялся у бассейна в поисках развлечений. Он приехал сюда, чтобы писать картины. Целеустремленно и неторопливо. Нэнси долго молчала. Просто стояла, не шевелясь, и наблюдала. Рамону хотелось, чтобы итальянец грубо прогнал ее. Но вот она обратилась к художнику. Тот прервал свою работу и с кистью в руке что-то отвечал ей. Затем, к полному удивлению Рамона, Джованни жестом предложил ей сесть и отложил кисть.
* * *
Когда Нэнси проснулась, Ники уже ушел. Ей не хотелось встречаться с Виром или с кем-то еще. Она постаралась обойти бассейн и заставленную шезлонгами террасу и не спеша, без всякой цели направилась вниз по извилистой тропинке, заросшей по сторонам цветами. Было еще не жарко, и в лицо дул прохладный освежающий ветерок, когда она приблизилась к скалам, у подножия которых пенилось море. Она не знала, что Джованни жил в отеле. Еще раньше его картины интриговали ее, приводили в замешательство и изумление. Сейчас она с интересом наблюдала за небрежными движениями кисти, заполняющей полотно светом, разноцветными видами и формами.
Она открыла было рот, чтобы поздороваться, но вместо этого попросила:
— Можно мне поработать с вами?
Не успели слова сорваться с ее губ, как она почувствовала, что сама ошеломлена дерзостью своей просьбы.
— Извините, — сказала она, смутившись, когда он повернулся и внимательно посмотрел на нее. — Я не имела в виду… Просто я подумала вслух… Извините меня.
Его блестящие темные глаза встретились с ее взглядом, затем скользнули подлинным тонким рукам с красивыми миндалевидными ногтями.
— Хорошо, — согласился он, — если вы будете делать все, что я скажу.
Он встал и извлек из-под стопки исписанных холстов и красок складной стульчик, мольберт и чистый холст. Затем выдавил из тюбиков на палитру великолепные краски.
— Что мне делать? — спросила она смущенно, когда он поставил ее у мольберта и протянул палитру, кисть, шпатель и холст.
— Что хотите, — ответил он просто. Затем поместил ее напротив себя так, что, когда он сел на свое место, она уже не могла больше его видеть. Перед ней было только внушающее страх полотно, а поверх него виднелись буйные тропические сады, поднимающиеся вверх к отелю. — Вы не должны наблюдать за мной… Тем более копировать.
Нэнси не знала, как смешивают краски. Она вообще ничего не знала. Тем не менее, глубоко вздохнув, стремительно провела красную полосу. Они работали напротив друг друга часа четыре, не произнося ни слова. Вниз спустился официант и принес художнику завтрак: хлеб, сыр и красное терпкое вино, которое не подавали никому, кроме предпочитавшего его итальянца. Они поели, выпили вина и продолжали творить. Наконец, уже в сумерках, Джованни опустил свою кисть, встал и молча подошел к Нэнси.
На ее холсте не было ни цветов, ни деревьев, ни открывавшегося перед ней пейзажа. Только резкие, кричащие мазки, проникнутые пугающей силой. Свет и мрак Дантова ада. Бездна кроваво-красных и черных цветов, пронизанных ярко-белой полосой, и голубь, стремящийся вверх из бездонного котла.
Джованни медленно кивнул. Он оказался прав. Интуиция не подвела его.
— Расскажите мне все, — попросил он.
— Я умираю, — ответила она просто, — от ужасной, неизвестной мне болезни.
— И потому вы отказались от своей прежней жизни и приехали на Мадейру, чтобы завести себе любовников, таких, как этот английский герцог и русский князь?
— Я отказалась от своей прежней жизни, потому что она была фальшивкой. Я прожила так тридцать пять лет и решила, что, раз уж мне суждено умереть, буду жить так, как хочется мне, а не кому-то другому.
Он снова взглянул на полотно. Это был осязаемый вопль души, оторвавшейся от тела.
— Завтра мы продолжим работу, — сказал он и, хлебнув вина прямо из бутылки, вытер губы тыльной стороной ладони.
Нэнси ошеломленно побрела назад в отель. В ней родилось нечто новое. Новое и удивительное. Что-то похожее на то откровение, которое она испытала впервые в объятиях Рамона. Только этим чудом она могла управлять. Будущее неожиданно обрело отчетливый смысл. Она будет писать картины, творить. Нэнси была увлечена своими мыслями и не подозревала, что в это время в бухту Фанчэл плавно входила «Аквитания».
На берег высадился сенатор Джек Камерон. Лицо его было пепельно-серым, губы плотно сжаты. Он был недоволен своим вынужденным путешествием через Атлантику. Позади него по трапу настороженно спускалась светлоглазая Сайри Гизон. Европа сулила новые впечатления, а Сайри высоко ценила все новое. Только благодаря своему умению убеждать и природной цепкости она добилась того, что сенатор взял ее с собой в это путешествие. Сначала Джек собирался поехать к жене один. Сайри хорошо знала Нэнси Ли Камерон, как полагается секретарше знать жену своего босса, а может быть, даже немного лучше. Ее работа обязывала к этому. Это было прежде всего в ее интересах узнать, что заставило Нэнси Ли Камерон пойти на такой отчаянный шаг, каковы ее сильные и слабые стороны. Сайри Гизон собиралась стать второй миссис Камерон, но никак не могла превзойти Нэнси. До сих пор. Сайри чувствовала вполне определенно, что скоро при умелом ведении дела настанет и ее час.
* * *
Крутая, извилистая тропинка вела сквозь густые заросли. В одном месте она подходила совсем близко к обрыву над морем, а затем поворачивала вдоль зарослей мирта и цветов с синими лепестками. Иногда сквозь густую листву выше проглядывали розовые крыши отеля, и больше ничего не было видно. Только зелень, благоухание цветов и щебет птиц на деревьях. Нэнси обогнула огромный, с глянцевыми листьями куст и внезапно резко остановилась. Покой и безмятежность сразу улетучились.
Прямо перед ней на тропинке, широко расставив ноги, стоял Рамон. Он не проявлял ни малейших намерений уступить ей дорогу. Сердце ее мучительно забилось. Между ними было каких-то пять шагов. Глаза их застыли, тела напряглись, как у двух диких животных при неожиданной встрече.
Нэнси почувствовала, что краснеет под его взглядом, болезненно ощущая его беспокойство, напряженность мускулов и близость, которая так возбуждала ее.
— Пожалуйста, позвольте мне пройти, — выдавила она сквозь пересохшие губы. Ее нервы были напряжены до предела.
