От ее поцелуев он быстро очнулся. Он оделся скорее, чем она, снова на глазах становящийся другим. Но когда она направилась к двери, он молча удержал ее за руку. «Еще не сейчас, — говорил его жест. — Побудь со мной еще немного».
До дверей; немного дальше. Их руки не хотели расставаться. Она остановилась, загораживая ему путь. Его одежда немного смялась, она расправила складки. Он улыбнулся одними глазами. Она на мгновение коснулась ладонью его щеки и отступила.
Он стоял неподвижно. У нее снова закружилась голова. Было совершенным безумием провести с лихорадкой столько времени в бане. Но было так приятно!
Она повернулась, осторожно, чтобы голова опять не закружилась.
Холод пробежал по ее спине.
За ними наблюдали. Смутное очертание, частью на солнце, частью в тени, далеко, между колонн.
Если вести себя уверенно, никто ничего не заподозрит. Аспасия сделала шаг, другой, еще один. Что может рассказать наблюдатель, кто бы он ни был: что он видел врача императрицы и ее служанку возле бань? Им часто приходилось бывать в обществе друг друга, и в этом не было ничего скандального.
Колени Аспасии задрожали, прежде чем голова успела что-то сообразить. Фигура была женская, под покрывалом и невероятно знакомая.
— Госпожа, — сказала она, — я не узнала тебя.
Феофано не подняла покрывала. Голос ее прозвучал тихо и спокойно:
— Вот я и здесь.
Аспасия кинула торопливый взгляд через плечо. Исмаил стоял на том же месте у дверей, прямой и неподвижный, как колонна.
Феофано была как бы его отражением, только в темном, а не в белом. Аспасия засмеялась, потому что ничего другого ей не оставалось. Это был слабый, быстро умерший смех.
— Думаю, у меня лихорадка.
— Очень необычная лихорадка, — сказала Феофано тем же спокойным голосом.
— Да, — отвечала Аспасия. — Может быть, и так.
Наступило молчание. Голова ее, наконец, перестала кружиться. От потрясения. Они не должны были попадаться самой Феофано. Это должен был быть кто-то другой, кто бы рассказал ей, рассердил ее, а она стала бы выспрашивать правду у Аспасии — и Аспасия рассказала бы то, что хотела. Правду, или ложь, или что-то среднее. «Лучше правду», — думала Аспасия.
Может быть, Феофано ничего и не видела. Может быть, что-то другое остановило ее и сделало такой молчаливой. Она была на сносях и не имела привычки покидать свои комнаты, особенно без сопровождающих.
— Ты искала меня? — спросила Аспасия. — Что-нибудь случилось?
Феофано пожала плечами, быстро, но достаточно красноречиво.
— Я искала тебя. А что случилось… Тебе, наверное, лучше знать.
Аспасия снова бросила взгляд на Исмаила. Он стоял прямо позади нее. Она не слышала, как он подошел. Он поклонился низко, на арабский манер. В этом не было ни тени приниженности.
— Приветствую ваше величество, — сказал он.
Феофано медленно подняла покрывало, как будто оно замутняло ей вид. Лицо ее было бледным и напряженным.
— Ты думаешь, — сказала она, — что у тебя есть права на то, что принадлежит мне?
— Нет, — сказал он, — ваше величество. Это не ваше и вашим никогда не было; это лишь ее свободный выбор. У нее есть все те же права, что и у меня.
Это заставило ее замолчать. Но привести Феофано в смущение было нелегко.
— Я разрешаю тебе идти, — сказала она.
Он готов был возразить. Но Аспасия положила руку ему на плечо.
— Иди. Ничего плохого со мной не случится.
Он не верил. Но он не в силах был противиться, когда ее воля соединилась с волей Феофано. Он повернулся и ушел.
Они остались вдвоем.
— Я не знала, что он может быть таким послушным, — заметила Феофано.
— Я называю это мудростью, — отвечала Аспасия.
— В самом деле? — Феофано повернулась так же, как Исмаил, только с меньшей грацией. Она ожидала, что Аспасия последует за ней. Аспасия решила последовать.
Они долго просидели за обедом, за одним из этих бесконечных придворных пиров. Там был Оттон, герцог Карл, несколько епископов, потом появился еще кто-то с известием, взбудоражившим остальных. Голова у Аспасии была очень легкой, словно для того, чтобы возместить тяжесть на сердце. Говорили, что на них идет король Лотар, с огнем и мечом. Оттон, казалось, был бы рад повоевать, но другие считали это известие пустым слухом. Лотар не перейдет границ чужого королевства, даже чтобы заполучить в руки своего братца. Карл сам, нахмурясь, сказал это.
Феофано удалилась рано. В ее положении это было понятно. Понятно, что Аспасия удалилась вместе с ней.
Потянулся длинный ритуал укладывания королевы в постель. Феофано всегда держалась с достоинством, но и с теплотой, за которую женщины любили ее. Она ничем не выделяла Аспасию, но и не была с ней особо холодна. Аспасия должна была быть ей благодарна. Но это не было добротой, это было выдержкой и стремлением избежать скандала.
Феофано была в ярости. Аспасия знала ее достаточно хорошо, чтобы понять это. Она была разгневана до глубины души.
Трусость, пробудившаяся в Аспасии, подсказывала ей уйти вместе с остальными женщинами. Феофано едва ли позовет ее назад. К утру буря минует или утихнет настолько, что с ней можно будет справиться.
Аспасия могла бы так поступить с посторонним. Даже с другом. Но не с Феофано.
Они взглянули друг на друга. Феофано сидела в постели, опираясь на подушки. Волосы были заплетены в длинные косы, одеяла скрывали полноту, и она казалась девочкой.
Она и спросила как девочка:
— Почему?
— Потому что я люблю его.
— Этого сварливого человечка?
Аспасия сдержалась. Почти.
— Для меня он достаточно велик.
Феофано сложила руки на выступающем животе.
— И давно?
Вот он. Самый больной вопрос. Аспасия проглотила комок в горле.
— С тех пор, как мы встретились в Италии.
Темные глаза расширились. Аспасия удивила ее.
— Ты вела себя очень умно. И очень, очень скрытно.
— Повезло, — ответила Аспасия. — Вот и все.
— Возможно, — сказала Феофано. — Кто-нибудь знает?
— Пара слуг. Кто-то из горожан, я думаю. Герберт из Реймса: он догадался раньше, чем мы сами поняли. — Аспасия помолчала. — Прошу тебя не наказывать никого, кроме меня.
— Ты ожидаешь наказания?
— Я грешила. Не могу сказать, что жалею об этом. Возможно, когда-нибудь пожалею. Тогда буду каяться.
— Не могу понять, — сказала Феофано, — почему. Не почему ты сделала это — это понятно любой женщине, у которой есть глаза. Но почему именно он? Неверный. Некрещеный.
Ей действительно было страшно думать об этом. Аспасия должна была этого ожидать. Она-то уже давно привыкла к тому, что думает иначе, чем другие люди, и видит не то, что видят они. Для доброй христианки, какой следовало бы быть Аспасии, некрещеный человек был ужасным, достойным жалости существом, рожденным и выросшим без надежды на спасение, обреченным умереть без отпущения грехов. Небеса были закрыты для него.
