Он записал снятые мерки и удалился, бросив на Эмерод сочувственный взгляд.
– Боже мой! – прошептал он, видя ее страшную бледность, – хоть бы мне не пришлось вскоре выполнять эту тягостную работу и для нее самой!
Мы отказываемся описывать ночь, которую провела семья Ивенсов.
Десять раз доктор подходил пощупать пульс своей мертвой дочери, прикладывая ухо к ее груди. Он спрашивал у Эмерод: «Не шевельнулась ли она? Мне кажется, она вздохнула». Тогда Эмерод брала лампу и приближала ее бледный свет к еще более бледному лицу Мелиды.
– Все кончено. Она мертва. Но отец не слышал ее в своем горе.
Наконец, настал день. Медленно и тихо он занялся на горизонте, как будто совсем не спешил осветить грустную церемонию, которая должна была состояться.
Все пассажиры были уже на ногах и выходили на палубу, стараясь разговаривать тише.
Капитан спустился вниз и предупредил доктора, что все готово.
– Гроб не пройдет сюда, – сказал Ивенс, стараясь казаться спокойным, – я вынесу мою дочь.
Он взял тело Мелиды на руки. Бортовая качка заставила его делать неверные шаги: плечом умершей он задел одну из дверных перегородок и попросил у мертвой прощения, крепко прижимая к сердцу. Придя в салон, он сам положил тело в гроб. В этом гробу были проделаны круглые дырочки, предназначенные для того, чтобы вода, когда его бросят в море, проникла внутрь. Мистер Ивенс опустил в гроб чугунное ядро, чтобы он недолго держался на плаву. Вряд ли можно представить себе что-либо более тяжкое, чем эти гробы, увлекаемые струей за корму, будто они следуют за вами и упрекают в том, что вы их бросили…
Плотник пришел заколотить крышку. Кто не испытал подобного горя, разбивающего сердце. Кто не чувствовал мук, которые причиняет стук гвоздей, вонзающихся в дерево. Человек, прибивающий эти доски, чтобы окончательно отделить мертвых от живых, вам показался бы менее скверным, если бы он вонзал гвозди в живое тело.
Каждый день кто-то умирает, каждый день кого-то хоронят. С этим невозможно бороться, но потом задаешь себе вопрос: зачем все это происходит ежедневно?
Несколько женщин закрылись вместе с миссис Ивенс и пытались отвлечь ее от того, что происходило на палубе.
Но она сердцем все слышала, ей чудился стук молотка. Она хотела выйти, но силы ей изменили, она лишилась сознания.
– Тем лучше, – сказала одна из пассажирок, с жалостью глядя на нее, – все будет кончено, когда она очнется.
Доктор хотел сам нести взяться за один из углов гроба, но не смог. Это было выше его сил.
Приблизились Жоанн и Эмерод и приподняли драгоценную ношу.
Капитан, врач и священник пошли вперед. Ивенс шел со всеми пассажирами.
Напрасно он хотел удалить Эмерод.
– Нет, – отвечала она. – У меня хватит мужества. Я не уйду до тех пор, пока все не кончится.
Капитан сделал знак молодым людям положить гроб на один из щитов судна, который находился открытым и образовывал как бы доску с рычагам. Он помог покрыть гроб полотнищем английского флага.
Все пассажиры стали полукругом, ожидая, когда заговорит священник.
Жоанн и Эмерод держались рядом с доктором, чтобы в случае надобности поддержать его. Бедный отец был на исходе сил, он шатался, как пьяный.
У Эмерод были сухие губы, пылающие глаза, нервная дрожь сотрясала ее тело. Она словно ожидала сигнала, чтобы сломиться.
Когда священник раскрыл молитвенник, воцарилось мертвое молчание. Слышался только шум волн, равномерно бившихся о борт корабля.
– Братья, дети мои! – обратился к слушателям священник после того, как прочел молитву. – Создатель часто подвергает нас жестоким испытаниям. Он сотворил нас по своему подобию. Он хочет видеть, может ли человек страдать так, как страдал Он. Мы будем недостойны Его, если изменим мужеству и смирению. Нам надо склониться перед судьбой и принимать радости или заботы, которые она нам посылает. Эта девушка была слишком чиста, слишком молода, слишком красива для того, чтобы покинуть жизнь! Но ее окружают любящие мать, отец, сестра, которые сделали все, чтобы помочь ей достойно перейти в мир иной. Она не может упрекнуть Бога, что Он призвал ее к себе слишком рано. Она смирилась, потому что вы останетесь жить, чтобы молиться за нее, говорить о ней и сожалеть. Вы, мистер Ивенс, как мужчина, как муж и отец, не забывайте, что на вас возложена большая задача в этом мире: вы должны заботиться о тех, кто остался. Предоставим же мертвым отправиться в вечность.
Он указал рукой в сторону моря. Это послужило сигналом, так как четыре матроса вместе приподняли щит. Гроб скользнул в море, и когда знамя вытащили, он скрылся под водой.
Душераздирающий крик раздался в тишине, и Эмерод упала навзничь.
Доктор бросился к ней. Он помог Жоанну и Эдуарду перенести ее к матери.
Мимолетное горе через несколько минут вытесняется воспоминаниями о другом горе. Не так было с Эмерод. Когда она пришла в себя, то залилась, наконец, слезами. Она так долго не плакала, что это явилось для нее большим облегчением.
Несколько дней память об этой сцене наполняла печалью сердца пассажиров.
Смерть Мелиды служила темой всех бесед. Меланхолические размышления смешивались с шушуканьем по поводу болезни, приведшей к смерти молодую девушку.
Некоторые говорили, что дочь доктора совершила ошибку и что у нее должен был родиться ребенок, а поскольку она скрывала это, плохо принятые роды вызвали ее смерть.
Другие, претендовавшие на то, что осведомлены лучше, уверяли, что Бижу была дочерью Мелиды. К счастью, эти пересуды не доходили до Ивенсов. Скоро впечатления от ее смерти стерлись, и все вошло в обычную колею на борту.
Семья Ивенсов оказалась более, чем когда-либо изолированной в своем горе.
Читатель понимает, что невозможно описать, каким явился для трех человек конец путешествия, отмеченного столь страшным несчастьем.
Эмерод часами оставалась на корме судна. Облокотившись, она пристально смотрела на зеленую воду.
– Мелида там, под волнами, – разговаривала она сама с собой. – Океан – это огромная пропасть, которая бесследно поглощает тех, кого мы любим. Ничто не возвратится из твоих глубин. Я была права, ненавидя тебя и боясь. О! Я помню ту картину, изображающую тебя и кораблекрушение! Почему я не отнеслась серьезно к своему предчувствию в тот день, когда отец посвятил нас в свои планы? Я считала себя достаточно рассудительной, чтобы не верить ему, и вот Бог сокрушил нас. Если бы я сказала о своем предчувствии, об отвращении к путешествию, меня послушались бы. Мы бы остались в Лондоне, и Мелида жила и сегодня.
При таких горестных обстоятельствах Эдуард удвоил заботы и предупредительность в отношении семьи Ивенсов. Бижу почти все время была с ним и, замечая привязанность, которую он к ней испытывал, девочка немножко злоупотребляла ею. Сэр Эдуард крепко сдружился с Жоанном и они, не смешиваясь с другими пассажирами, ходили часами по палубе и беседовали. Меланхолия Эдуарда оставалась по-прежнему сильной.
