– Значит, вы, сеньор, не моргнув глазом согласитесь с тем, что та, кто будет носить ваше имя, станет любовницей принца? Вы ничего не сделаете, чтобы помешать этому?
Гарен де Бразен, пожав плечами, откинулся на поддерживавшие его многочисленные шелковые подушки.
– У меня нет для этого ни возможности, ни желания. Многие сочли бы это за честь. Признаюсь вам, я не из их числа. Конечно, если бы я любил вас, было бы еще труднее, но…
Он замолчал, как будто подыскивал слова. Его взгляд был прикован к лицу Катрин, которая покраснела и снова чувствовала себя скованно. Она с вызовом подняла голову.
– Но?
– Но я люблю вас не больше, чем вы меня, дорогое мое дитя, – мягко добавил он. – Вы видите, что вам не из-за чего терзать себя. Я даже не сержусь на вас из-за этого заговора против меня…
Вспомнив внезапно о цели своего прихода, Катрин подхватила на лету:
– Докажите мне это!
– Доказать вам?
На лице Гарена отразилось удивление. Его брови сдвинулись, а на бледных щеках выступила краска. Боясь взрыва, Катрин поспешила продолжить:
– Да… Умоляю вас об этом! Тот, кто напал на вас, мой старый друг, более того – мой единственный друг. Это он прятал нас после смерти отца, он помог нам бежать из восставшего Парижа, перевез сюда, в безопасное место. Я обязана ему жизнью – своей, моей матери, моей сестры… Он поступил так только из любви ко мне, он бросился бы в огонь, если бы я его попросила. Я не хочу, чтобы он умирал из-за моей глупости. Я прошу вас!.. Сделайте что-нибудь. Простите его тоже, помогите его освободить… Он стар и болен…
– Не так уж он болен! – с улыбкой заметил Гарен. – Он еще довольно крепкий, я кое-что об этом знаю!
– Забудьте это. Простите его… Вы могущественны, в ваших силах спасти несчастного старика от виселицы. Я буду так благодарна вам!
Охваченная желанием спасти Барнабе, Катрин встала со своего кресла и направилась к постели. Она опустилась на колени у огромного ложа и повернула к раненому залитое слезами лицо, протянув дрожащие руки. Приподнявшись, Гарен на мгновение склонился к прелестному заплаканному личику, на котором лиловые глаза сверкали драгоценными камнями. Его черты затвердели, ноздри сузились.
– Встаньте! – глухо приказал он. – Немедленно встаньте. И перестаньте плакать!.. Я запрещаю вам плакать при мне!
В его голосе звучал гнев, и Катрин, удивленная, машинально послушалась, встала и отступила на два шага, не сводя глаз с искаженного лица Гарена. Отвернувшись, он неловко оправдывался:
– Я не выношу слез!.. Не могу видеть плачущей женщины! Теперь уходите… Я сделаю, как вы хотите! Я попрошу помилования для этого бродяги… только уйдите! Уходите немедленно, слышите…
Он указывал перепуганной девушке на дверь. Катрин не понимала вспышки гнева Гарена. Она медленно, осторожно пятилась к двери, на пороге поколебалась, но, прежде чем выйти, собрала всю свою смелость и сказала:
– Спасибо.
Чувствуя облегчение, смешанное с беспокойством из-за странного поведения Гарена, Катрин, сопровождаемая Сарой, вернулась в дом Шандивера, где хозяйка дома произнесла проповедь о скромности и сдержанности, которыми должна обладать настоящая дама, а тем более – молодая девушка. Катрин покорно выслушала ее, довольная тем оборотом, который приняли события. В самом деле, ей и в голову не пришло усомниться в словах де Бразена. Он сказал, что освободит Барнабе, и она была уверена, что он это сделает. Оставалось только подождать…
К несчастью, Гарен опоздал с просьбой о помиловании. Старика подвергли пытке, чтобы заставить его назвать причину своего поступка, и он не выдержал: умер на дыбе, ни в чем не признавшись. На следующее утро Побирушка сообщил об этом Саре.
Закрывшись в своей комнате, Катрин весь день отчаянно рыдала, оплакивая старого друга и упрекая себя за то, что без пользы послала его на мучительную смерть. Ее осаждали картины прошлого: Барнабе в широком плаще, торгующий у дверей церкви поддельными реликвиями, Барнабе в своем логове Двора Чудес, штопающий вещи или спорящий с Машфером, Барнабе во время штурма дома Кабоша, Барнабе в лодке, везущей их по Сене, вытянув вперед длинные ноги, читает стихи…
Вечером этого печального дня Сара принесла Катрин тщательно запечатанный конверт от Гарена де Бразена. Открыв его, Катрин нашла простой кинжал, на его роговой рукоятке было вырезано изображение ракушки. Она тотчас узнала кинжал Барнабе, тот, которым он ударил Гарена… В записке было всего два слова.
«Мне жаль!..» – написал Гарен.
Катрин долго не выпускала из рук грубое оружие. Она перестала плакать. Смерть Барнабе означала, что в ее жизни закончилась одна глава и началась другая. В ее пальцах рукоятка нагрелась, ожила, как будто старик только что выпустил ее из рук… Катрин медленно направилась к резному деревянному ларцу, подаренному дядюшкой Матье, и положила в него кинжал. Затем она опустилась на колени перед маленькой статуей Черной Девы, стоявшей в углу ее комнаты и освещенной двумя свечами. Склонив голову на руки, она долго молилась, чтобы дать сердцу успокоиться.
Поднявшись с колен, она решила больше не идти против судьбы. Раз нельзя сделать по-другому, раз все объединились против ее свободы, она выйдет замуж за Гарена де Бразена. Но никакая сила в мире, даже власть герцога Филиппа, не вырвет из ее сердца того, кто занял его целиком, безнадежно, но безраздельно. Она не перестанет любить Арно де Монсальви.
Несмотря на то что поверх голубого с серебром парчового платья на ней был облегающий горностаевый жакет и на плечи был наброшен подбитый тем же мехом плащ, Катрин продрогла до костей, и ей приходилось сжимать зубы, чтобы они не стучали. В маленькой романской часовне замка де Бразена был жестокий ноябрьский холод, проникавший сквозь ковры и брошенные под ноги бархатные подушки. Священник окоченел в своей сверкающей ризе, а маленькие певчие тайком утирали рукавами носы.
Свадебная церемония была короткой. Словно во сне Катрин услышала свой ответ на вопрос священника. Ее «да» было едва слышным, старику пришлось наклониться к ней, чтобы поймать его. Гарен же, напротив, ответил спокойным, безразличным голосом…
Время от времени ее взгляд обращался к тому, кто стал теперь ее мужем. Резкий холод зимнего дня, казалось, был для него незаметен, и так же равнодушно он отнесся к своей женитьбе. Он стоял рядом с женой, скрестив руки на груди, глядя на алтарь своим единственным глазом с тем самым странным оттенком вызова, который так поразил девушку при первой их встрече в соборе Богоматери. Его черная бархатная одежда, отделанная куницей, казалась не особенно теплой, но он не надел плаща поверх короткого камзола. Никаких украшений, за исключением большой бриллиантовой слезы, на удивление чистой воды, которую держал в когтях скреплявший складки капюшона золотой леопард. Когда Гарен снял перчатку, чтобы взять жену за руку, Катрин с удивлением заметила, какими горячими были его пальцы, – ведь он казался еще одной статуей в этой церкви!
