– Хорошо. – Он потер голову. Волосы его были достаточно длинными, чтобы закрывать заживающий шрам, но рана явно беспокоила. – Я так ни разу и не спросил тебя, хочешь ли ты ехать со мной в Лондон. Я хотел, чтобы ты поехала со мной, потому что с тобой мне не было бы так одиноко. Но если ты предпочла бы не ехать, еще не поздно изменить решение.
Он действительно слишком поздно спросил ее об этом. Она вновь заправила нитку в иголку.
– Что бы между нами ни произошло, я хочу ехать в Лондон. Мне надо поговорить с моим нотариусом, мистером Грейнджером, и выяснить, почему он не отвечает на мои запросы. Возможно, ему нечего добавить к тому, что он уже написал о смерти моего отца, но я должна была получить от него письмо, касающееся моего наследства.
– Конечно, должна. Возможно, я могу тебе помочь. Похоже, это именно та ситуация, когда наличие титула герцога способствует быстрейшему решению вопроса. – Адам переминался с ноги на ногу. Ему было неловко, но уходить он не спешил. Он весь лучился желанием. И да поможет ей Бог – она тоже испытывала желание.
Не зря до брака мужчины и женщины не должны бывать вместе. Сейчас, когда они были наедине друг с другом, в голову настойчиво лезли нескромные мысли. Она гадала, как он отреагирует, если она встанет, подойдет к нему, прижмется к его худощавому мускулистому телу и поцелует его.
Она догадывалась, что он позабудет все свои сомнения и возьмет ее прямо тут, на покрытом ковром полу библиотеки, и она будет только за. Она на мгновение закрыла глаза, не в силах справиться с чувственными воспоминаниями о том, как они занимались любовью.
«Нет!»
Вспомнив о том, что должна была ему сообщить, она сказала:
– Ты можешь быть спокоен насчет одного: я не беременна.
– Слава Богу! – выдохнул он с явным облегчением.
Как он был рад от нее освободиться… Она воткнула иголку в оборку с такой силой, что проткнула себе палец.
– На самом деле нет никакой острой необходимости в том, чтобы везти меня в Лондон. Твои друзья присмотрят за тобой, и к тому времени, как вы приедете в столицу, ты уже узнаешь их настолько хорошо, что одиночества испытывать не будешь. Я сама поеду в Лондон.
– Чепуха. С нами ехать гораздо безопаснее, ну и комфортнее тоже. – Он улыбнулся, и раздражения у нее сразу поубавилось. – И я действительно хотел бы, чтобы ты была рядом. Я обязан отблагодарить тебя по меньшей мере за гостеприимство, а по большей мере – за нечто гораздо большее.
– Хорошо. Я действительно сэкономлю, если поеду с вами.
– Мне очень неприятно чувствовать себя зависимым от моих друзей. Сначала ты, потом они. Керкленд платит за проезд, а Рэндалл и Мастерсон обсуждают, кто из них будет оплачивать гостиницы, а кто еду. Я намерен вернуть им всю сумму, но в настоящий момент у меня и одежды своей нет.
– У меня создалось впечатление, что твои друзья многим тебе обязаны, и они счастливы, что им представилась возможность ответить добром на добро. – Она сделала еще один маленький стежок. – Одна из добродетелей – уметь принимать то, что дают, смиренно и с благодарностью. Тебе это зачтется на небесах.
Он усмехнулся. Выглядел он сейчас более непринужденно.
– Прекрасный совет. Буду стараться ему следовать.
Мария сделала еще один стежок.
– Ты хочешь, чтобы мы продолжали изображать жениха и невесту?
– Да. – Он вздохнул. – Пожалуйста, прояви терпение ко мне, Мария. Ты мне по-прежнему дорога. Так же дорога, как раньше. Но… я прежде должен освоиться в той жизни, в какой мне предстоит жить, а потом я пойму, что я могу изменить и что должен принять как неизбежность.
Хоть кто-то из его друзей способен вот так смиренно признаться в своей уязвимости? Мария мысленно перебирала имена. Пожалуй, Мастерсон на это способен. Керкленд – сомнительно. Рэндалл скорее дал бы себя четвертовать, нежели расписался бы в собственной слабости.
– Ты правильно делаешь, что продвигаешься вперед с осмотрительностью. Я пытаюсь представить, каково тебе сейчас, но могу лишь догадываться, как тебе трудно. – Она улыбнулась ему. – Знаешь, ты молодец.
Он приподнял бровь:
– Разве? Я чувствую себя несведущим и неуклюжим. Я рад, что ты видишь меня иным.
Мария сложила руки на коленях.
– Потеря памяти – одновременно и бедствие, и дар свыше. Тебе дарована возможность быть тем человеком, каким тебе предначертано быть, каким создала тебя природа, без оглядок на условности и предубеждения той среды, которая тебя сформировала, без оглядок на то, чего ожидают от тебя другие. Что думают о тебе твои друзья? Они считают, что сейчас ты не такой, каким был раньше?
– Мастерсон высказался как раз сегодня по этому поводу, – не без удивления заметил Адам. – Он сказал, что я кажусь менее зажатым, меньше похож на герцога.
– Возможно, это не так уж плохо, если учесть, что герцогский титул был навязан тебе в столь юном возрасте. – Мария сдвинула брови. – Интересно, какое я составила бы о тебе мнение, если бы мы познакомились до той аварии? С бомондом у меня мало общего. Скорее всего я решила бы, что ты для меня птица слишком высокого полета. А сейчас ты вполне доступный.
Адам засмеялся:
– Доступность – это, конечно, очень хорошо, но, как и все мужчины, я предпочел бы, чтобы красивая женщина думала обо мне как о мужчине обаятельном, красивом и интересном.
– И это все тоже, – тихо сказала она.
Ладонь его лежала на дверной ручке. Глаза впились в ее глаза. Господи, как ей хотелось подойти к нему!
– Я ухожу, – сдавленно проговорил он. – Пока мы не сделали что-то такое, о чем потом оба будем сожалеть. – Он развернулся и вышел в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.
Мария впилась зубами в костяшки пальцев правой руки. Ее трясло от разочарования, от неудовлетворенности и опустошающего душу ощущения того, что все надежды ее тщетны. Кровь ее дошла до точки кипения. Настоящая леди не способна испытывать такое… вожделение! Сара точно на такое не способна. Куда ей, Марии, до настоящей леди! Она скорее похожа на распутную крестьянскую девку.
Единственным ее утешением было сознание того, что Адам испытывал те же чувства.
Только теперь Адам понял, что ему не следовало бы заходить к Марии. Возможно, он мог бы зайти утром, но не сейчас, перед сном. Теперь он страдал от неудовлетворенного возбуждения. Она выглядела такой простодушной, такой честной и такой щемяще милой. Но она казалась ему кристально честной и тогда, когда он, очнувшись, истерзанный морем, увидел ее, склонившуюся над его постелью. Он знал, что не способен мыслить здраво и суждения его не безупречны. Возможно, он мог ей доверять. Он ни в чем не был уверен, только лишь в том, что не может доверять и самому себе.
