Варенька стиснула руки. Почему она не увидела этих изображений сразу, чуть только Нараян привел их сюда?
Или их не было? Или они только что сошлись из сумеречной мглы, стремительно опускающейся на Мертвый город, будто ловчая сеть на добычу?
Что-то загрохотало за спиной. Варенька так и подскочила и даже перекрестилась, увидав бесформенную фигуру, из которой во все стороны торчали оконечники стрел, копий и лезвия. Святой животворящий крест помог: железный призрак рассыпался, выпустив на волю Василия. Тюрбан свой он где-то потерял, светлые волосы были взъерошены, и Варенька торопливо перевела взгляд на лязгающую гору, сваленную у его ног. Созерцать смертоносный блеск металла было куда безопаснее, чем смотреть в его сверкающие глаза!
— Это… что? — спросила она с запинкою. — Столько сабель?!
— Ну уж нет, сабель тут только три! — с видом высочайшего мужского превосходства объяснил Василий. — Вот эта, с бархатной рукоятью, — кунда, она очень древняя; прямая — тальвар и кривая — пюлуар. А остальные все ножи. Видишь, кривой кукри — им просекают путь в джунглях; кора — широкий плоский нож. Вот этот кинжал с двойным лезвием — кутар, а моголы называют его джамдар-куттар. Нет, анкус — это не оружие, это стрекало для слона, я его просто так прихватил, на всякий случай. Каргас — нож для жертвоприношений, видишь, он совсем другой, чем кхадху, которым убивают во имя Кали.
В свете костра тускло блеснул металл. Варенька содрогнулась, и Василий, поняв свою оплошность, с деланным оживлением воскликнул:
— А вот это — просто редкость, я даже не ожидал, что ее найду! Это ханда, меч, а при нем латунная рукавица.
В музее Азиатского общества такой нет, клянусь! А это… нет, где же чакра? — Он суматошно огляделся. — Чакра… метательный круг с лезвием острее бритвы, который после броска возвращается к своему хозяину… неужели я его где-то выронил?
И с этими словами Василий снова шагнул к лестнице — с явными намерениями искать свою треклятую чакру.
— Подожди! — в паническом ужасе, что он снова уйдет, воскликнула Варенька. — Ты… ты не сказал еще про этот топор!
— Табар, — поправил Василий. — Он называется табар.
— Топор — табар? — Как ни были натянуты нервы Вареньки, она не смогла не улыбнуться:
— Топор — табар!
Да ведь это почти одно и то же слово! Нет, все-таки не зря говорят, что санскрит породил все языки мира!
Веды — ты слышал про Веды? Веды для индуса — это все знание о мире! А по-русски ведать — знать. Мать — мата, матар. На санскрите шивате — двигаться, приходить в движение. Шевелиться!
Она схватила кожаный бурдюк:
— Вот! Мешок, да? Мешок на санскрите — машак! Ну что? Ну как? Похоже? А бог? У них есть слово «бхагат» — наделять, делить. Мы молимся; дай, боже! Светлый — у нас, а у них — светас: блестящий, белый. Или Яма — это имя бога мертвых, властелина подземного царства. Случайно ли, что на русском языке яма — это обозначение подземного провала? Огонь — Агни! Огнь! Яра — на санскрите год, у древних славян это слово означало весну, был даже бог Ярило. А Дева?!
Она запнулась. По лицу Василия вдруг пробежала судорога, глаза обратились к небу, с которого на него уже смотрели первые прозрачные звезды.
— Дева — богиня. Богиня! — шепнул он отрешенно.
Варенька зажала рот рукой. Сердце резко, болезненно стукнуло под горлом.
Что означают эти его слова, этот отрешенный взгляд? Разве… разве может быть, чтобы он… откуда бы он узнал?..
Василий опустил голову, нервно зашагал по краю площадки — туда-сюда. Варенька завороженно смотрела, как мечется просторная, слишком для него широкая рубаха вокруг стройного тела. У нее вдруг в горле пересохло.
Казалось, томительно много времени прошло, а она все смотрела и смотрела на него. Уже опустилась ночь — тихо, незаметно, окутала звездным блаженством, тайной негой округу. Очертания головы Василия четко, темно вырисовывались в свете звезд, и Варенька увидела, что он тоже повернулся — и глядит на нее. У нее сохли губы и сердце разрывалось от неясного страха: а что, если он отпрянет, отвернется, как тогда, в ночном саду магараджи? Она хотела что-то сказать, но не было сил прервать это оцепенелое молчание. И тут, словно вражеский лазутчик, а может быть, посланец светлых дружественных сил, рождающаяся луна взошла на небеса и простерла свои бледные серебристые лучи на развалины Мертвого города.
Василий шагнул вперед… и Варенька еще успела мимолетно удивиться, что разделявшее их расстояние он преодолел так быстро. Потом сообразила, что сама тоже бросилась к нему… и это было последней мыслью: смятение чувств охватило ее и подчинило себе всецело.
Казалось, промедлить в слиянии — значит для них умереть. Право, чудилось, жизнь их зависит от той быстроты, с какой они сорвут друг с друга одежду. Благо одеяния были скудны… и все-таки ни клочка, ни обрывка не должно было остаться между телами. Губы впились друг в друга, сплелись пальцы, сомкнулись колени, груди — и так они замерли на миг, переводя дыхание, как бы осознавая свершившееся. Да… они вместе. О боже, они вместе!
Никто не был сейчас способен размышлять, изумляться, стыдиться. Небесная стрела пронзила их разом… и они рухнули на мраморный пол, который показался им мягче пуховой постели.
Боги взирали на них. Лунный свет наполнил жизнью мраморные черты… Много лет, много сотен лет ждали они этой ночи! Семя бродило в набухших лингамах, жаждущие кони пересыхали в напрасном томлении.
Проворные пальцы, призванные возбуждать и услаждать, сводила вековая нетерпеливая судорога. Они были зачарованы мертвыми чарами брошенного, забытого города, и вот светоч жизни возгорелся среди этой вековечной тьмы!
…Они оба были обнажены, однако тела их пока еще только прижимались друг к другу, не испытав последнего слияния. Пока что сливались их губы — нет, жадно впивались, словно стремясь непременно повторить их прежний поцелуй: такой волшебный и такой краткий, такой незавершенный. Но теперь они оба знали: поцелуй — это всего лишь магический ключ, открывающий врата желания, и мгновенно повернули его в скважине.
Страсть лишила их сознания, заставила забыть и об осторожности, и обо всех преградах, что некогда отвращали их друг от друга или держали на расстоянии. Не осталось ничего в мире, кроме близости этого счастливого мгновения взаимного обладания, и, когда рука Василия медленно, как бы спрашивая дозволения, проникла меж их тесно прижавшимися телами и заскользила по шелковистым грудям и напряженным бедрам, Варя ощутила, что она сейчас умрет от переполнявшей ее любви.
Этой любовью сочились ее губы и язык, эта любовь сбрызнула тело мелкой росой, но обильнее всего источало эту влагу ее лоно, и она сама ощущала этот странный, пьянящий запах потоков своего вожделения.
