— Вообще, что дает нам этот подарок? — задумчиво спросил Эрик. — То, что у них существовала любовная связь, уже доказано. Бариччи даже вызывали в полицию, допрашивали о его отношениях с убитой и выяснили, что он провел с ней ту ночь, когда была украдена картина. Но даже это не доказывает его преступления. — Мне еще удалось узнать, что эти сережки появились у Эмили Мэннеринг почти сразу же после их знакомства — месяца два назад, — заметила Ноэль. — Всего он бывал у нее, по словам Мэри, не более четырех или пяти раз… Да, и еще — Мэри показалось, что перед последним свиданием госпожа очень нервничает и даже опасается своего возлюбленного.
— Это очень ценные сведения. — В глазах Эшфорда светилась гордость, гордость за ум и находчивость необыкновенной Ноэль. — Теперь мы должны возбудить подозрение у полиции — пусть выясняют у Бариччи, почему убитая опасалась его… Если же мы установим, что визиты Бариччи участились непосредственно перед ограблением, то снова можем привлечь внимание полиции к этому факту. Мы даже подскажем полиции мысль о том. что Бариччи, возможно чем-то угрожал Эмили и ее нервозность могла объясняться именно этим. Не хотел ли он раскрыть тайну появления у нее сапфировых сережек?
— Ну и что? Могут его арестовать на основании столь шатких подозрений? — усомнился Эрик.
— Но они вернутся к расследованию и допросят его снова. На сей раз с большим пристрастием — И это поможет открыть ящик Пандоры, чего так боится Бариччи. Особенно если, как я подозреваю, картина Рембрандта все еще находится у него. Подозрения полиции затруднят ее продажу. — При этих словах Эшфорд бросил торжествующий взгляд на Эрика и Ноэль. — Короче говоря, все это выбьет Бариччи из колеи. А я добавлю масла в огонь, использовав доступные мне рычаги давления.
— Это уже звучит обнадеживающе, — согласился Эрик.
— А все начинается с этого, полиция любит, когда в руки ей попадают вещественные доказательства. — Эшфорд разглядывал сережки, поворачивая их на ладони. — По словам Мэри, поклонник леди Мэннеринг подарил их ей месяца два назад… Прекрасно. Я так понимаю, что это было до рождественских праздников, и пусть эта дата станет отправной точкой в нашем расследовании. А я постараюсь выяснить точно, когда и кем они были куплены. — Он бросил быстрый взгляд на часы. — Сегодня уже слишком поздно посещать местных ювелиров. Но если они были приобретены иным способом… — Эшфорд умолк и принялся заворачивать серьги в носовой платок. — Подумаю, что тут можно сделать.
— Сегодня вечером? — в испуге спросила Ноэль. . Эшфорд постарался успокоить ее:
— Нет причин для беспокойства, Ноэль. Я более чем привычен к ночной жизни. Все будет в порядке.
— Я обеспокоена вовсе не тем, что вы не сумеете справиться с лондонским сбродом, — ответила она, слишком расстроенная, чтобы выбирать слова. — Я надеялась, что вы останетесь обедать и у нас будет возможность поговорить. Он бестрепетно встретил ее взгляд:
— Не сегодня, Ноэль. Как бы я ни хотел остаться, но у меня есть дело.
Ноэль испытывала желание дать ему пощечину, настолько разочарованной и бессильной себя почувствовала. Она была уверена, что его желание поскорее уйти не имело никакого отношения к Бариччи, но было напрямую связано с их незаконченным разговором. Почему он не захотел говорить с ней откровенно? Что произошло в Маркхеме? И что он хотел утаить от нее?..
Слова Эшфорда пробудили в ней рой новых подозрений. Какого бы рода ни была та работа, на которую он ссылался, — это было посерьезнее разговора с ювелиром. Она чувствовала: он должен был «заплатить по векселям» и исполнить свой долг. То есть наконец обрести мир и успокоиться. Но то, что Эшфорд намеревался предпринять, таит в себе серьезную опасность — это Ноэль чувствовала всем своим существом.
И сердце ее сжалось от тягостного предчувствия.
«Боже мой — думала она. — Мы только-только узнаем, открываем друг друга! Если что-нибудь случится с ним…» Подчиняясь первому побуждению, она схватила его за руку:
— Подождите, Эшфорд! Куда вы идете? Он положил свою ладонь поверх ее руки и проникновенно посмотрел на нее: …
— Это мой долг, Ноэль. Я связан с уродливым миром и не хотел бы, чтобы он хоть как-то затронул вас. И не хочу даже, чтобы вы знали, куда я отправляюсь.
— Хорошо, пусть я этого не узнаю до вашего возвращения, — согласилась она, но мозг ее лихорадочно работал и искал способа убедить его и отца позволить ей сопровождать его. — Но потом…
— Нет-нет, вы не узнаете этого даже потом. — Ответ Эшфорда подействовал на Ноэль как ушат ледяной воды. Он прозвучал настолько жестко и неумолимо, что она окончательно растерялась.
— Неужели я не узнаю даже потом? — повторила она, переводя с него глаз, не в силах поверить своим ушам.
— Нет, — твердо ответил он. Его тон и выражение лица были непреклонны и неумолимы.
Она поняла это, как и то, что он собирался защитить ее не от грязной стороны лондонской жизни с ее лавчонками и ростовщиками, а отгородить ее от своей тайной жизни, от той части своего прошлого, с которой собирался навеки расстаться,
Этот странный человек не желал говорить ей правды о своем прошлом, даже когда с ним будет покончено. Она ничего не могла с этим поделать! Он обещал не рисковать своей жизнью — и это уже хорошо.
— Ноэль, лорд Тремлетт прав, — вмешался Эрик, хотя он и не понимал, почему его дочь так остро воспринимает нежелание Эшфорда посвятить их в тайну своих дел. — Тебе нет нужды узнавать подробности жизни лондонского дна. Пусть граф решает свои задачи так, как считает нужным. Он ведь сказал, что привык к самостоятельным действиям.
— О, знаю, что привык. — Ноэль изо всех сил старалась говорить ровным, беспечным тоном, не выдавая своего волнения. Она собрала всю свою волю, чтобы скрыть истинные чувства, и на этот раз ей это удалось.
— Мне пора, Ноэль, — прошептал Эшфорд, нежно коснувшись губами ее пальцев. — Иди, тебя ждут к обеду. Я буду у вас завтра. Постараюсь не заставить себя ждать.
— Очень хорошо, — согласилась она неохотно, — что же мне остается делать… Я сдаюсь…
— Поговорим обо всем завтра, — пообещал Эшфорд. Он, повернулся к двери.
Ноэль смотрела ему вслед, прищурив глаза. «Ты ошибаешься, Эшфорд, — молча пообещала она ему. — Мы поговорим сегодня вечером».
В четверть двенадцатого все разошлись по своим комнатам — и члены семьи, и слуги. Но и после этого Ноэль выждала еще четверть часа, прежде чем приступить к осуществлению своего плана. Она все продумала — на карту .ставилось слишком многое.
Часы мерно тикали. В доме царила тишина. Прокравшись в холл, Ноэль удостоверилась, что там пусто, потом на цыпочках в полной темноте она проскользнула в комнату Хлои.
