Однако лежавшее перед ним письмо с фамильным гербом на печати и с завитушками выписанным титулом не оставляло сомнений в его благородном происхождении. Да, отец Элизы происходил из знатного рода: Эдвард, глядя на его печать, вдруг вспомнил этого человека. Пожалуй, в Лондоне не было ни одного клуба или игорного дома, где бы не знали его. Бесы игры и азарта крепко обосновались в его душе. Роберт Фаррел, третий сын маркиза Эвесбери, по прозвищу Пифагор, всю жизнь был одержим навязчивой идеей: разработать систему, с помощью которой сорвать банк.
Эдвард быстро перебрал в памяти все, что он слышал о Роберте Фарреле. Побег с красавицей невестой, скоропалительный брак и лишение наследства. Но прославился Роберт Фаррел своим легендарным, фантастическим невезением за игорным столом. В Лондоне не было никого, даже среди безумно азартных игроков или крепко выпивавших, кто решился бы одолжить Пифагору Фаррелу хотя бы пенни.
Тем не менее Элиза Фаррел была его дочерью и, значит, внучкой маркиза Эвесбери, иначе говоря, она и Хартвуд занимали примерно одинаковое положение на социальной лестнице. Элиза была знатной леди, невинной леди, более того, она обладала лучшими качествами, которые были присущи благородной девушке: скромностью, силой духа, нежностью.
Эдвард озадаченно потер рукой лоб. Как же он был слеп, если до сих пор не замечал признаков ее принадлежности к дворянскому сословию! Пусть у нее было не совсем безукоризненное произношение, но ведь она выросла в провинции, а не в столице. Эдвард мысленно возблагодарил своего ангела-хранителя, который не позволил ему обесчестить благородную девушку и не дал совершить точно такой же низкий поступок, который совершил Джеймс, его брат.
Однако самоудовлетворение мгновенно сменилось другим, значительно менее приятным чувством. Ну и что, если Элиза сохранила свою девственность? Как бы там ни было, но ее репутация погублена. Только он и Элиза знали правду, а все вокруг считали ее его любовницей, никто не поверил бы в то, что она лишь притворялась. В том мире, в котором он жил с Элизой, видимость зачастую была важнее истины.
Тихий голос совести подсказывал ему единственный достойный выход: жениться на Элизе. Но от одной такой мысли у него перехватило дыхание. Жениться? Да ни за что в жизни. Среди своих сверстников он не видел ни у одного счастливой семьи. С какой стороны ни посмотри на брак, это ловушка, смертельно опасная, в этом он был, безусловно, согласен с тетей Элизы. Но в тот же миг он вспомнил, как ему было приятно прижимать Элизу к груди в карете, и под наплывом новых, неожиданных мыслей и чувств он растерялся. Неужели его, лорда Лайтнинга, утомила веселая и беззаботная холостяцкая жизнь? Потрясенный, он остолбенел.
Он хотел жениться на Элизе, причем Эдвард нисколько не лукавил, не хитрил перед собой.
Женитьба, возможно, была западней, но он хотел быть пойманным и поймать ее: заключить в свои объятия и заточить в своей спальне. Осознав, что таится в глубине его души, подгоняемый благородством и проснувшимся желанием быть все время рядом с ней, Эдвард почти сдался. Хотя уголок его сознания, не утративший благоразумия, подсказывал ему, что он не обретет счастья в супружестве точно так же, как человек, приделавший к плечам искусственные крылья, не полетит, бросившись вниз со скалы. Тем не менее, решил он, надо попытаться, даже если он погибнет.
Вереницу его мыслей прервал приход Элизы. Она переоделась в сухое, причем, к удивлению Эдварда, выбрала одно из самых провокационных платьев из тончайшего розового шелка. У него даже возник вопрос: а есть ли еще что-нибудь под платьем? Эдвард мог бы поклясться, что там больше ничего не было. Не без волнения он переборол внезапный порыв желания, а затем невольно удивился, для чего она надела, именно такой наряд. Если бы подобное платье было на какой-нибудь другой женщине, ему без всяких слов был бы понятен ее намек. Но, имея дело с Элизой, Эдвард не знал, что и думать.
Поскольку все равно надо было что-то делать, он протянул ей подарок — пакет с книгой мисс Остен. Он только что подумывал о том, чтобы предложить ей руку и сердце, и подаренная книга казалась мелочью и пустяком. Тем не менее Эдварду хотелось, чтобы она обрадовалась его подарку, каким бы незначительным он ни выглядел в его собственных глазах. Ему во что бы то ни стало хотелось сделать ей приятное.
Элиза, как ему показалось, очаровательно улыбнулась в знак благодарности.
— Ты слишком добр, делая мне такой оригинальный подарок, — сказала она и тут же принялась разворачивать коричневую бумагу, в которую была завернута книга.
Эдварду показалось, что она колеблется от непонятной нерешительности. Более того, она прятала от него свои глаза. А это совсем было странно, он уже привык заглядывать в зеленую глубину ее глаз и отыскивать на их дне согревающие душу участие и нежность.
Не спеша вступать в беседу, он взял с бюро нож для разрезания бумаги, рукоять которого была выполнена из золота и оникса.
— Это нож моего отца, и я думаю, что теперь он мой. Прими от меня как подарок.
Она снова поблагодарила его, и опять как-то смущенно. «И зачем она надела на себя такое провокационное платье?» Прежняя мысль не давала ему покоя.
— Мне бы хотелось начать читать книгу мисс Остен прямо сейчас, но, увы, это выглядело бы чрезвычайно бестактно.
— Напротив, твое нетерпение я расцениваю как подтверждение того, что мой подарок пришелся тебе по вкусу. — Эдвард был рад такой отвлеченной теме.
Она смотрела на него настороженно и внимательно. Затем села в большое кожаное кресло и принялась зачтение. Полчаса прошло в молчаний, она читала, Эдвард делал вид, что тоже читает.
А в его голове вертелась одна и та же мысль: как ему приступить к вопросу о женитьбе? И как говорить об этом, не упоминая о бесстыдном письме ее отца? Лучше всего было бы вообще обойти его молчанием. Он не хотел, чтобы она заподозрила вполне очевидную связь между его желанием жениться на ней и письмом ее отца. Он догадывался о том, как отреагирует Элиза на его предложение, если заподозрит хотя бы намек на то, что им движет жалость.
К несчастью, вчера, когда невольно возник разговор о браке, он, не подумав, брякнул, что целиком и полностью разделяет радикальные взгляды ее тетушки. Теперь было трудно говорить о женитьбе, не вызвав подозрения в лицемерии. Он видел, как Элиза тянется к нему. Несмотря на всю свою необычность, она была женщиной и, значит, обладала любящим женским сердцем. Как знать, может, она демонстративно выражала презрение к замужеству, потому что думала, что именно это он хотел от нее услышать.
