– У нас не будет проблем с набором в армию из южных графств, – высказался Девон.
Генрих улыбнулся им, он только что поел, но желудок его был подозрительно пуст, а его руки, ледяные, но спокойные, слегка сжимали стол.
– Джентльмены, джентльмены, – мягко запротестовал он, – вы мои друзья или враги? Люди на севере знают, что оказали мне плохую услугу. Какие бы они испытывали чувства, если бы я двинулся на них с армией французов, уэльсцев и южан? Если бы я взял с собой большие орудия из южных крепостей? Кого бы они боялись больше? Меня или Скота Джеймса?
– Часто случается так, что самые заклятые враги делают человеку больше хорошего, чем его наилучшие друзья, – мягко сказал Фокс. – Что вы предпримете, Ваша Милость?
– Я сделаю то, что лежит в обычаях этой страны. Я предупрежу северян, что они сами должны себя защищать, и скажу им, что при необходимости остальная часть нации возьмется за оружие для поддержки их усилий.
– Это опасная игра, сир, – сказал Пойнингс с сомнением.
– Надеюсь, что не так опасна. Согласен, что люди северных графств не любят убийцу Глостера, но пока я не причинил им никакого вреда, в то время как шотландцы всю жизнь были их врагами. Они будут сражаться. Более того, я дам им основание бороться за меня и любить меня одновременно. Я прощу им преступления, в которых мог бы их обвинить.
– Но…
Генрих покачал головой, утихомиривая протест Оксфорда.
– Я всегда хотел это сделать, но безосновательно простить врага, значит заставить его думать о вашей слабости. В целом Джеймс оказал мне хорошую услугу. Представляется наиболее разумным простить людей, которые должны сражаться за тебя.
Он не убедил их, но они привыкли следовать его примеру, и вид его спокойной уверенности устранил их панические настроения.
К двадцать четвертому сентября конные курьеры предупредили шерифов и главных джентльменов севера о намерениях Джеймса.
К восьмому октября официальное прощение было написано и касалось людей, «которые за последнее время навлекли на себя сильный гнев, сражаясь на поле брани вместе с врагами нашими против нас, и являются противниками природы и общего блага». Прощение было объявлено, ибо эти люди раскаялись в содеянных ошибках потому, что они были потомками тех, кто преданно сражался за Генриха IV (по мнению Генриха это доказывало, что они были просто верноподданными идиотами и их нельзя было винить за то, что они последовали за Глостером), и потому, что они «были принуждены и в силу своего долга должны были защищать эту землю против шотландцев».
Как только Генрих убедился в том, что прощение обнародовано, и северные графства не заподозрят его в том, что он подымает армию в отместку за их поддержку Глостера, были разосланы уведомления о сборе людей в лондонских и южных графствах. Котени и Эджкомб отправились в Девон и Корнуолл, Гилдфорд и Пойнингс – в Кент, а Оксфорд – в центральные графства.
Генрих проявлял спокойствие относительно его приготовлений к коронации, с виду оставаясь непроницаемым к грозящей опасности. Если бы Маргрит увидела его сейчас, она бы заметила, что он опять похудел, но его слуги знали, что значительная часть еды, которую они приносили, исчезала. Он редко ел на людях на государственных обедах под предлогом загруженности работой. Никто не высказывался по поводу того, что его собаки жирели. Люди Генриха были слишком заняты, чтобы уделять внимание таким незначительным вопросам.
Четыре дня страха, хорошо скрытого под почти веселыми внешними обстоятельствами, закончились, когда курьеры прискакали обратно, неся долгожданную весть о том, что каждый быстро ответил на призыв к оружию. Не было ни волнений, ни сопротивления. Генрих VII был королем Англии. Когда он обратился к людям, они проявили готовность сражаться за него.
На рассвете двадцатого октября Чени поехал в Норфолк и Суффолк с приказом о том, чтобы все были готовы через час двинуться на север. Если бы эти графства ответили тогда, когда их герцог был убит в сражении против Генриха, а их граф был его заключенным, король почувствовал бы, что ему нечего бояться шотландцев.
Не было необходимости ждать новостей. В тот же день пришло известие от шпионов Брэя о том, что шотландцы отошли. У Джеймса недостаточно было сил, чтобы вести полномасштабную войну. Когда он понял, что северяне были побеждены путем сочетания милосердия и ненависти к его людям, что остальная нация была готова защищать их выскочку-короля, задуманное предприятие стало очень опасным. Если бы он проиграл, его собственная восставшая знать повернула бы против него. Любой предлог для свержения его власти был для них хорош.
В тот вечер Генрих направил благодарственные послания знатным джентльменам северных графств и разрешение шерифам распустить войска. Впервые за месяц он прилично поел и проспал всю ночь, ни разу не проснувшись в холодном поту от страха.
Утром он почти с энтузиазмом присутствовал на двух мессах, которые всегда слушал. Зная, что его молитвы были слабыми и робкими, он хотел, чтобы благодарность была полной и страстной. Господь простит его сомнения, надеялся он. Господь поймет, что он очень хрупкий человек. Когда он вернулся после мессы, чтобы нарушить пост, его надежды подтвердились. Чени прислал сообщение о том, что шерифы и знать Норфолка и Суффолка были готовы повиноваться через час или даже через минуту после уведомления. Прибыл Фокс, с улыбкой сообщив новость о том, что Лондон был очищен от чумы, истощившей его, и с радостью готовился к коронации.
Цирюльник обрезал кончики волос ножницами, прихлопывал, приглаживал, снова обрезал. Он водил осторожными пальцами по лицу короля, с которого исчезли все следы светлой бороды. Затем он протянул Генриху зеркало и гордо отступил назад. Оруженосцы в напряжении стояли рядом. Совет мрачно вглядывался в лицо короля. Генрих изучил себя в зеркале, вздохнул и отложил его. Джентльмены уставились на цирюльника, лицо которого подергивалось от страха.
– Очень плохо, – сказал мягко Генрих. Цирюльник издал звук животного ужаса, а джентльмены заклокотали от ярости.
– Очень плохо, – повторил Генрих несколько громче, – обладать таким лицом как у меня. Я вижу, что ничто, а ваши усилия были героическими, – сказал он, повернувшись к цирюльнику с легким поклоном как к человеку, превзошедшему себя, – не может помешать мне выглядеть красиво.
Раздался взрыв хохота и вперед выступил Пембрук.
– Вы – дьявол, Гарри. Вы напугали этого беднягу почти до смерти.
– Что ж, вы все напугали меня почти до смерти. Признаю, что коронация – это важный вопрос. Конечно, я хочу произвести как можно более приятное впечатление. Но вы смотрите на меня и заботитесь обо мне, как о немых, идущих на похороны. Разве я раньше никогда не подстригался и не брился?
