– Почему тебе снятся о нем кошмары? – негромко спросила она. – Он был с тобой жесток?
– Он давал мне то, что я заслуживал, – ответил Люк, немного помолчав.
– Сомневаюсь.
– Он так говорил. – Люк казался таким одиноким, уязвимым и маленьким. Его голос никогда так не звучал. – Он говорил, меня необходимо наказывать. Говорил, это единственная надежда меня излечить.
– Излечить от чего?
– От моего насквозь порочного нрава.
– И ты ему верил?
– Я был ребенком.
– Ты до сих пор веришь его словам, так?
Люк безрадостно рассмеялся:
– Я никогда не был образцом совершенства.
– Был.
– Ты меня плохо знаешь.
– Ошибаешься. – Эмма прекрасно знала, какая доброта скрывается под маской распутного негодяя, которую он обращал к миру.
– Может быть, – негромко ответил он.
– Старый герцог перенес на тебя гнев, предназначавшийся твоей матери и лорду Стэнли.
Долгое молчание.
– Я никогда об этом не задумывался.
– Но теперь-то подумал?
– Он знал, что я бастард, а значит, насквозь испорчен. И еще он знал, что я второй в очереди на герцогство. Он честно пытался исправить меня на тот недобрый случай, если однажды титул все-таки достанется мне.
Эмму волновала первая часть сказанного.
– Ты бастард, а значит, испорчен? О чем ты говоришь?
– Ради бога, ты прекрасно понимаешь!
– Нет, не понимаю. Объясни, пожалуйста.
– Разве ты не ходила в церковь? Не читала догматы? Всем известно, что бастарды испорчены, потому что наследуют дурную кровь грешных родителей.
– Какая чушь! – вспылила Эмма. – Все дети рождаются невинными!
– Нет, я родился в грехе и стал грехом. В точности, как предсказывал старый герцог.
– Чушь! – повторила Эмма, и голос ее даже дрожал от негодования.
Люк какое-то время молчал, затем сказал:
– Ты очень упрямая женщина.
– Только когда убеждена в своей правоте.
– А ты права, Эм?
– Да. – Она так разозлилась, что перед глазами заплясали красные пятна. Она бы вытащила пистолет и застрелила старого герцога Трента, не будь он уже мертв. Да как он посмел избивать невинного ребенка! Теперь Эмма не сомневалась, что шрамы на спине у Люка оставил именно он.
Люк провел всю свою жизнь в уверенности, что никогда не станет хорошим и не будет спасен. Как человек может пережить такое? Как может стать счастливым человек, верящий в это?
– Он не имел никакого, никакого права это делать, Люк. Ты был ребенком!
– Я никогда не был хорошим ребенком. Никогда никого не слушался. Не мог сидеть спокойно, как братья. Лез в драку. А когда подрос, все стало еще хуже. Я целовал девушек за амбарами. Проигрывал денежное содержание. Братья и сестра меня терпеть не могли.
– Безусловно, часть этого – результат жестокости твоего отца. Я знаю тебя достаточно хорошо и вижу, что все это не врожденные черты.
– Ты уверена? – Его нерешительный голос был полон надежды.
– В жизни ни в чем не была настолько уверена, – почти шепотом ответила Эмма.
Он долго молчал, возможно, обдумывал все это. Затем спросил:
– Эмма, я могу войти?
Она зажмурилась сильно-сильно, чтобы не потекли слезы, потому что на этот раз было физически больно ответить:
– Нет.
Утром Эмма проснулась рано. Она не выспалась – Люк только на рассвете смог ее убедить лечь в постель.
Едва открыв глаза, она выпрыгнула из кровати и поспешила к двери. Щиколотка сегодня болела значительно меньше.
Эмма отперла дверь и обнаружила полностью одетого Люка, спящего, свернувшись калачиком, на полу. Она упала перед ним на колени.
– Люк?
Он сонно поморгал, плохо понимая, где находится. Эмма погладила его по щеке.
– Иди, ляг ненадолго в постель.
Он посмотрел на нее с непроницаемым лицом, затем хрипло ответил:
– Да.
С трудом поднялся на неверные ноги, напомнив Эмме новорожденного жеребенка.
Она взяла его за руку, сама подвела к кровати, помогла раздеться до рубашки и укутала одеялом. Затем наклонилась и поцеловала в лоб, как поцеловала бы ребенка.
– Спи.
Люк поймал ее запястье.
– А ты не ляжешь?
– Нет.
Он нахмурился, но она решительно посмотрела на него, и он с неохотой выпустил ее запястье.
Эмма накинула на плечи халат и вышла из комнаты, аккуратно закрыв за собой дверь.
Спустившись вниз, в гостиную, села в кресло, подтянула колени к подбородку и долго сидела, думая о Люке и о том, что он ей ночью рассказал. О том, что теперь понимает его по-новому.
Может быть, она повела себя чересчур сурово? Он открыл душу, рассказал ей обо всем (ну, за исключением происхождения тех шрамов на спине), а она ему жестоко отказала.
И все же Эмма понимала, что если бы поддалась на его уговоры, у него не появилось бы никаких причин менять свое поведение. Она надеялась, что не ошибается. В какой-то миг этой ночью, когда он продолжал умолять впустить его, а она ему опять отказала, ей вдруг подумалось, что она причиняет ему жестокую боль. Что ведет себя так же ужасно, как тот человек, что считался отцом Люка.
Нет, он куда ужаснее, с горечью подумала Эмма. После ночного разговора она поняла, что в жизни не испытывала ни к кому такой ненависти – даже к Роджеру Мортону! – какая вспыхнула у нее к старому герцогу Тренту.
Эмма просидела в гостиной добрый час, размышляя обо всем этом, затем вздохнула, пошла в спальню Люка и оделась, позвав Делейни, чтобы та помогла ей причесаться. Люк еще не проснулся, поэтому она взяла корзинку с шитьем, вернулась в гостиную и занялась сорочкой.
Люк, полностью одетый, появился около полудня и остановился в дверях. Эмма долгие часы просидела в полной тишине, погрузившись в свои мысли, поэтому испуганно ахнула, услышав шорох в дверях.
– Я тебя напугал?
– Да. Тут было так тихо.
Он долго смотрел на нее, потом подошел к дивану, приподнял ее подбородок, наклонился и поцеловал в губы.
– Ты готова ехать в Вапинг?
Значит, вот как. Они не будут обсуждать ночной разговор. Она испытала облегчение и замешательство одновременно. Эмма внимательно посмотрела на Люка, гадая, помнит ли он хоть что-нибудь из случившегося. Если и так, то этого совершенно не показывает.
– Ты поел? – спросила она.
По его лицу пробежала тень, но тут же исчезла, и Люк ответил голосом спокойным и бесстрастным:
– Я не голоден.
Эмма отложила шитье, медленно выдохнула. Может быть, он все-таки помнит.
– Я готова. Только возьму плащ.
