— Да, ваша светлость. Как вы узнали?
— Случайная догадка.
Он сомневался, что Луиза рассказала об их схватке сестре, иначе Дрейкер колотил бы в дверь, чтобы придушить его за нанесенный её чувствам вред. Его женушка-шалунья, бесспорно, под видом желания быть хорошей женой, просила поведать ей о его предпочтениях.
Он мог бы догадаться, на что она способна, когда его бренди начал значительно утрачивать крепость, а огню в его комнате частенько позволяли затухать. Но прошлым вечером, когда слуга рассказал ему, что избавиться от его сигарет, было идеей его жены, так как она могла купить лучшего качества, Саймон, наконец, понял, что происходит.
Луиза применила к нему свою тактику «домашней войны». И она, как ни странно, работала. Он за всю жизнь никогда не чувствовал себя так неуютно в своем собственном доме. Проклятая хитрюга.
«Женщины, как лошади», — раздался голос деда в его голове. — «Дай им волю, и они растопчут тебя. Их надо приучить к узде, если они нужны тебе для настоящей скачки».
— Да, и ты в этом так преуспел, старик, — отрезал Саймон. — Поэтому моя бабка съеживалась всякий раз, когда ты входил в комнату.
— Ваша светлость? — произнёс лакей.
— Э… ничего. Лишь мысли вслух, — боже, теперь он разговаривал сам с собой. Вот что с ним сделала Луиза.
Саймон отпихнул суп в сторону.
— Унесите это, хорошо?
Лакей, без замечания исполнил, но когда он принёс следующее блюдо — кусок говядины испорченный толстым слоем сливочного соуса — у Саймона лопнуло терпение.
Довольно ерунды. С рук ей это не сойдет — он не позволит. У Луизы была уйма времени прийти в себя от его сговора с её отцом. И это время заканчивалось прямо сейчас.
Выскочив из-за стола, Саймон покинул столовую и направился к лестнице. Он был на полпути наверх, когда увидел, как горничная Луизы выскользнула из комнаты с уже ненужной ей одеждой. Хорошо. Луиза только что переоделась ко сну, значит, вероятно, дверь не заперта, и он застанет её одну. Чёрт подери, должно быть помешает другое — она закроет перед ним дверь.
Саймон резко распахнул дверь, с его губ готовы были сорваться несколько супружеских замечаний, которые так и остались невысказанными, когда он увидел её.
Жена сидела возле камина, но не видела его — голова была опущена и она расчесывала волосы длинными, неторопливыми взмахами. Он сделал глубокий вдох от вида Луизы: длинные черные локоны ниспадали на пол, а свет от камина сиял сквозь её прозрачную ночную рубашку, вырисовывая каждый плавный, обольстительный изгиб. Словно в трансе, Саймон вошёл в комнату и направился к ней с единственным только желанием: притянуть её в объятия и прямо-таки выцеловать из неё упрямство.
Затем его остановил звук. Плач. Она, расчесываясь, плакала, рыдания раздирали её стройное тело. Слышать их было словно лезвием ножа по животу.
Он застыл, отчасти злясь на себя за то, что взволновался от её слёз, а отчасти от безрассудного желания утешить Луизу, обнять и уверить, что всё, непременно, будет хорошо.
Это именно то, что она хотела, не так ли? Заставить его встать на колени. Смягчить его, пока он не позволит ей делать то, что ей по душе — водя компанию с радикалами, уничтожая всякую его надежду стать премьер министром.
Чёрт подери, он бы не позволил ей это!
Саймон стоял там ещё минуту, в сомнении. Но, в конце концов, гордость взяла верх, и он удалился в кабинет, изо всех сил желая прогнать из головы её печальные всхлипы.
Но пребывание в кабинете лишь напомнило о её сокрушённом виде, когда Луиза поняла, что он сговорился с отцом. Он ранил её очень сильно. И не один раз, а дважды. Мог ли он, в самом деле, осуждать её за желание нанести ответный удар?
После часа таких мучительных размышлений Саймон отправился в кровать, лишь для того, чтобы они и там его изводили. Но спать был ещё хуже — он видел жену в своих снах, в прозрачной ночной рубашке в их брачную ночь, на губах её трепетала многообещающая улыбка. Пока не вошёл её отец, и улыбка не обернулась потрясением.
Когда он проснулся на рассвете, тревожный, с каменным сердцем, Луиза еще спала. И как в прошлые два утра, несмотря на то, что он мешкал, вынужден был, в конце концов, ехать в Вестминстерский дворец [38], не услышав даже шороха в соседней комнате.
«Ещё несколько дней», — говорил он себе. — «Дай ей время».
Но сколько ещё таких дней он мог вынести, когда часы перетекали друг в друга, превращаясь в одну длинную изнурительную пытку?
Не помогало даже присутствие в Вестминстере. В отсутствие сейчас важных дел на повестке дня, лорды мало интересовались парламентской работой и речи были тупыми, как ржавый перочинный нож. Прошла половина утра, Саймон подумывал поехать домой, когда возле него прошипел голос:
— Какого чёрта вы тут делаете?
Он обернулся и увидел лорда Трасбата, с волнением взирающего на него.
— Почему я не должен быть здесь?
— Вы говорили, что будете вместе с дамами посещать Ньюгейт. Я рассчитывал на это, когда отправил свою жену вместе с вашей. — Верно, Трасбат ошибся. Луиза не бросила бы ему вызов так открыто. Не после того, как он пригрозил. — Они… э… отправились сегодня утром?
— Да, как и планировали, — прошептал Трасбат. — Ваша жена сказала нам за день до вашей свадьбы, что бракосочетание не повлияет на сегодняшнюю поездку в Ньюгейт, и я только час назад доставил Лилиан в ваш дом.
Два человека по соседству неодобрительно посмотрели на них, поэтому Саймон жестом пригласил Тарсбата выйти с ним в холл. Там же он резко спросил:
— Вы уверены, что они отправились в тюрьму? — он отдал ясный приказ кучеру, чтобы она нигде не брала никаких карет без разрешения Саймона.
Трасбат смотрел на него, как на сумасшедшего.
— Ну конечно. Ваша жена спросила, собираюсь ли я присоединиться к ним, и я сказал ей, что отправляюсь в клуб. Когда я спросил, могу ли увидеть вас, она объяснила, что вы поедете отсюда и присоединитесь к ним в Ньюгейте. Поэтому она попросила, чтобы я подвёз её с Лиллиан к дому леди Дрейкер — чтобы вам не пришлось оставлять возле тюрьмы два экипажа. Я был рад оказать услугу — это было по пути в клуб. Но потом я вспомнил, что хотел поговорить с Пилом, поэтому приехал найти его. А вместо этого нашел вас.
— Да, — мрачно произнёс Саймон. Здесь в парламенте. Пока его жена спешит поступить так, как ей нравится. Домашняя война — это одно дело, но явный вызов был недопустим.
Он не был окончательным болваном, чтобы признаться Трасбату в несостоятельности контролировать собственную жену.
— Простите, старина, — кратко произнес он, — я совсем забыл о поездке в Ньюгейт. А так как я уехал до того, как встала герцогиня, у неё не было возможности напомнить мне. — Саймон направился к двери. — Я сейчас же еду.
