— И где секрет? — нетерпеливо спрашивал он.
Я дразняще улыбалась, и Ферейдун потащил меня поближе к светильнику, целуя и лаская, пока подбирался ближе и ближе к моему сокровищу.
Я тесно сжимала ноги и не позволяла ему раздвинуть их, показывая тело лишь частями, словно говоря «Тронь меня тут» или «Поцелуй меня там». Было так, словно он впервые открыл меня. Рот и пальцы путешествовали по моему телу, будто караван, останавливаясь по пути в оазисах. Я уже вся горела от наслаждения, и мои ноги раздвинулись, ибо я не хотела больше быть отдельно от него. И тогда он увидел то, что я сделала. «У-уу!..» — закричал он в изумлении и нагнулся к моим раздвинутым ногам, чтобы рассмотреть это поближе.
Вместо того чтобы окрасить свои ступни и ладони хной, как обычно делали женщины, я взяла один из рисунков Гостахама и расписала свои бедра там, где плоть мягче и пышнее. Узор состоял из остроконечных лепестков наподобие тех, что окружают центр ковра. Между ними я нарисовала россыпи крохотных роз, лилий и нарциссов.
Ферейдун потащил меня ближе к светильнику, чтобы лучше рассмотреть, и не смог сдержать пальцы и язык на моих бедрах. Мне вспомнилась шутка Гостахама об учителе языка, и это был миг, когда я поняла, что женщина в той истории нашла бесценный алмаз в муже номер три. Теперь, когда губы Ферейдуна отыскали новое место, а его руки были, казалось, повсюду на моем теле, я задышала тяжелее и чаще. Но он слишком рано оставил то, что делал, развел мои ноги и вжался своими бедрами в мои. «Подожди!..» — хотела крикнуть я. Взглянув в его затуманенные глаза, я почувствовала, что он совершенно забыл обо мне и потерялся в собственном экстазе.
Я снова дышала, как обычно, несмотря на то что он хрипел все чаще. Не знаю, что дало мне храбрость сделать так, но, как только его бедра отдалились от моих, я сомкнула колени, быстро извернулась и откатилась в сторону.
— А-аа!.. — разочарованно выдохнул он.
Выкрикивая проклятья, мольбы и мое имя, он пополз за мной, а я отказывалась вернуться. Я заставила его преследовать меня по всей комнате, а затем, когда он уже прямо-таки дышал мне в ухо, кинулась на разостланный мной шелковый коврик. Он ухватил меня за бедра, словно все еще был господином, но я чувствовала, что он ждет от меня еще чего-то. Повернувшись, я очень нежно уложила его на шелк, и он лежал, глядя на меня, ожидая, когда попрошу я. Я обхватила его коленями и начала гладить его тело своим. Наконец он встретил руками мои груди, и я застонала, когда страсть вернулась в мое тело. Впервые за все это время я принялась ласкать его чудесные волосы, ниспадавшие мерцающими волнами. Их мягкость под моими пальцами, гладкий шелк под коленями, жесткие волосы на его груди разожгли пламя в моем чреве, какого я никогда прежде не знала. На этот раз я впустила Ферейдуна в себя, стиснув его бедра своими, раскачиваясь вперед и назад, поначалу медленно, а затем все быстрее и быстрее, пока мы не стали единей, чем основа и уток. Ферейдун следовал за моим ритмом, встречая меня так, как я часто встречала его. Мир, казавшийся таким прочным, плыл вокруг, теряя вещественность. Я кричала и даже, кажется, рычала, и Ферейдун рычал со мной, и я чувствовала, что еще миг — и распадусь, как мотылек в пламени, когда не остается ничего, кроме завитка дыма.
Наши вопли встревожили слуг, они стучали в двери, спрашивая Ферейдуна, здоров ли он, а он рявкнул, чтобы они убирались. Мы совсем не говорили, а просто лежали, задыхаясь, на шелковом ковре. Когда его дыхание унялось, Ферейдун не смог оторвать своих рук от моего тела. Он снова принялся ласкать меня, а я потянулась вниз и коснулась его чресел. Там словно был вколочен столб, несмотря на то что мы только что завершили. И мы опять, как звери, накинулись друг на друга. Вспомнив о лисьем хвосте, я дотянулась до своего шарфа, завязала им глаза Ферейдуну и дразнила его языком, пока он не начал вскрикивать в экстазе, как никогда ранее. Так мы провели весь остаток ночи.
Утром я проснулась оттого, что лицо Ферейдуна было над моим и глаза его были открыты. Хотя у него было много дел, он явно не хотел уходить. Даже после того, как он вымылся и оделся, он не смог удержаться, чтобы не раздвинуть мои ноги и не посмотреть снова на узор, нарисованный мной, и не погрузить в него пальцы.
Что до меня, то я не могла поверить, что научилась делать такое. Наконец я поняла, что за припадок описывала Голи! Теперь я тоже могла усмехаться понимающе, когда женщины шутили об отношениях с мужчинами, потому что мое тело наконец изловило эту радость.
Вскоре после моего возвращения домой в то же утро Гостахам получил письмо от Ферейдуна, возобновлявшего мой сигэ на следующие три месяца. Должно быть, он написал его сразу после того, как мы попрощались. Ликуя, мы отослали ему наше согласие. Гордийе поздравила меня, удивленная тем, что я справилась.
— Я уж подумала, он тебя оставит, — сказала она.
Гостахам передал мне кошелек с монетами от казначея Ферейдуна, забрав свою долю за наше содержание. Матушка обхватила мое лицо ладонями и сказала, что я словно луна. Я сияла торжеством. В отличие от Гордийе, матушки и всех прочих женщин, я знала, что должна отстаивать себя после замужества или рискую потерять своего мужа. Я сумела победить за оставшиеся мне считаные часы и поклялась никогда больше не повторять такой ошибки. Тут же я принялась обдумывать, что сделаю в следующий раз, когда Ферейдун призовет меня на свое ложе.
Тем вечером в двери Гостахама постучала вестница от Нахид, чтобы передать мне приглашение на кофе. Хотя мои глаза саднило от усталости и я жаждала отдохнуть, мне пришлось идти с нею, чтобы не быть невежливой. Нахид несколько раз присылала за мной до этого, но я возвращала приглашение с извинениями, потому что была слишком поглощена моими собственными заботами.
Я уже знала, что Нахид собирается мне сказать. Недавно она, скорее всего, встретилась в хаммаме с матерью и сестрой Искандара и обменялась с ними любезностями во время купания. К концу дня его матушка была достаточно очарована, чтобы открыть, что ищет достойную пару для своего сына. Так как Искандар был уже влюблен, я подозревала, что подарок от его семьи явился быстро и что семья Нахид его уже приняла. Девушки вроде Нахид обречены выходить за богатых; но ее судьба даже лучше, потому что она выйдет за того, кого выбрала сама.
Я напевала про себя, шагая через квартал Четырех Садов. Розовые кусты цвели в саду над рекой, и я остановилась полюбоваться ими. Крохотные желтые бутоны с нежными лепестками теснились возле уже буйно развернувшихся пышных красных цветов. Песня, которую я любила напевать с отцом, зазвучала во мне:
