Я напевала про себя, шагая через квартал Четырех Садов. Розовые кусты цвели в саду над рекой, и я остановилась полюбоваться ими. Крохотные желтые бутоны с нежными лепестками теснились возле уже буйно развернувшихся пышных красных цветов. Песня, которую я любила напевать с отцом, зазвучала во мне:
Посажу у ног ее розы,
Потому что пьян я, пьян я, пьян от любви…
Если девушка вроде Нахид может получить то, что хочет, возможно, получится и у девушки вроде меня. Я завоевала Ферейдуна как любовника; если вести себя поумнее, уловлю его и в постоянные мужья.
Когда я добралась до Нахид, мы приветствовали друг друга поцелуями в обе щеки. Птицы ее матушки весело щебетали в клетках, а я разглядывала Нахид в поисках признаков хороших вестей. Но как только слуги вышли, лицо Нахид искривилось от горя и она с рыданиями осела на подушки.
Я была потрясена.
— Нахид, милая, жизнь моя! Что случилось?
Она подняла голову, всего на миг, ее прекрасные зеленые глаза кипели слезами.
— Они сказали «нет», — задыхаясь от плача, сказала она.
— Кто? Родители Искандара?
— Нет-нет. Мои родители!
— Почему?
Нахид уселась прямее и постаралась отдышаться.
— Они нашли письма, — сказала она, придя наконец в себя. — Их было слишком много, чтобы я могла хранить их в поясе. Я спрятала их под тюфяком, но, должно быть, вела себя неосторожно. Матушкина служанка выдала меня. Уверена, теперь она будет богатой женщиной.
— Мой бедный зверек! — воскликнула я. — Они когда-нибудь думали об Искандаре как о муже для тебя?
— Нет.
— Почему?
— Он слишком беден! — воскликнула Нахид, рыдая еще горше.
Я наклонилась и обняла ее, а она прижалась ко мне и плакала на моем плече. Когда она утихла на миг, то взглянула на меня с такой мукой в глазах, что и мое сердце отяжелело от горя.
— Я же люблю его! — вырвалось у нее. — Я всегда буду его любить! Что бы ни случилось, мы с ним будем близки, как облако и живительный дождь!
Я вздохнула, хотя не была удивлена, что ее родители отказали бедному.
— А от Искандара были вести?
— Он передал мне письмо через Кобру, но нам придется быть крайне осторожными, потому что родители теперь за мной следят. Они сказали, что я опозорила семью тайной связью и что люди будут говорить. Они велели старшим слугам обыскивать других, когда те выходят со двора.
— Что он тебе написал?
— Что даже если я стану дряхлой и больной, если даже поседею и захромаю, он все равно будет любить меня.
— Мне так жаль, — сказала я. — Я знаю, как ты его любишь.
Нахид цокнула языком.
— Тебе откуда знать? Ты-то никогда не была влюблена, — почти сердито ответила она.
Я признала, что это правда, хотя сейчас, когда я целую ночь наслаждалась вновь проснувшимися желаниями с Ферейдуном, и мои чувства стали меняться. Интересно, могут ли они означать любовь.
— Нахид-джоон, — ответила я, — по дороге сюда я была совершенно уверена: ты расскажешь мне, что помолвлена с Искандаром и вот-вот достигнешь величайшего желания своего сердца. Настолько уверена, что даже пела от радости.
— И я так думала, — вздохнула она.
Минуту я размышляла.
— А если Искандар разбогатеет? Могут тогда твои родители изменить свое решение?
— Нет, — мрачно сказала она.
И когда я уже думала, что ее слезы начали высыхать, она согнулась и завыла, как зверь в капкане. Я не слышала таких звуков с той поры, когда умер мой отец, и они разрывали мне сердце.
Я старалась успокоить ее.
— Нахид, жизнь моя, не теряй надежду. Будем молиться Аллаху и надеяться, что у него для тебя и Искандара запасена хорошая судьба.
— Ты не понимаешь, — ответила Нахид, снова начиная глухо, сдавленно рыдать.
Служанка, принесшая кофе, постучала в двери. Я вскочила и забрала у нее поднос, чтобы она не вошла и не увидела залитое слезами лицо Нахид.
— Да ладно, — сказала она, — они все уже знают о моей помолвке.
Я растерялась:
— Что ты говоришь?
Слезы Нахид заструились еще быстрее, словно обильный весенний дождь.
— Если бы я просто отказала Искандару, мои родители, может, ничего бы не сделали, но я зарыдала и сказала, что никогда его не забуду. Поэтому они подписали брачный контракт для меня с другим мужчиной. Я должна выйти замуж, как только настанет полнолуние.
Эта новость была еще более жестокой, чем предыдущая. Как могли родители Нахид, любившие и баловавшие свою девочку всю ее жизнь, бросить ее мужчине, когда она еще оплакивает свою первую любовь? Я испытывала к ней огромную жалость. Снова обняв Нахид, я прижалась щекой к ее щеке.
— И за кого тебя выдают? — спросила я, надеясь, что хороший выбор может сделать ее счастливой.
— Моя матушка послала за Хомой, которая сказала, что как раз знает подходящего мужчину, — горько ответила Нахид. — Конечно, я его никогда не видела.
— А что-нибудь ты знаешь о нем?
Родители ее могли выбирать из тысяч, потому что у Нахид было поровну денег и красоты. Наверное, в этом он будет ей ровней и откроет ей ночные удовольствия, которыми я теперь научилась наслаждаться.
Она пожала плечами:
— Он наездник, и мои родители полагают, что это будет хорошей заменой Искандару.
Волоски на моей коже вдруг стали дыбом, словно по комнате пронесся сквозняк.
— А что еще? — спросила я.
— Только что он сын богатого коннозаводчика, живущего на севере.
Я уставилась на Нахид. Я знала, что нужно что-нибудь сказать, но губы не могли складывать слова. Вместо этого я закашлялась и стала задыхаться. Перегнувшись в поясе, я пыталась глотнуть воздуха.
— Ой! — вскрикнула Нахид. — Ты здорова?
Казалось, приступ никогда не кончится. Я кашляла, пока не полились слезы, и тогда я осталась безмолвной.
— Ты выглядишь несчастной, — сказала Нахид, когда я стала утирать глаза.
— Знала бы ты насколько, — отвечала я.
Пришлось заставить себя молчать, потому что несколько раз я уже поторопилась. Могут ли быть сотни богатых конеторговцев? Или хотя бы несколько дюжин? А сколько из них могут иметь сыновей? Наверняка это другой человек. Родители тебе наверняка сказали больше, — подбодрила ее я.
Нахид помедлила.
— Он потерял первую жену, это уже точно все, что я знаю, — призналась она.
Я ощутила такой холод внутри, что обхватила себя руками, чтобы побороть его.
— А как его зовут? — спросила я отрывисто — горло сдавило.
— Не понимаю, зачем тебе это нужно, — ответила Нахид, — если мне все равно. — Она вздохнула. — Да будь он хоть сам шах Аббас.
