На столе уже стояла большая щербатая глиняная тарелка и лежала деревянная ложка. Священник достал из буфета еще пару тарелок с ложками, плюхнул их на стол и жестом пригласил нас садиться.
Стул во главе стола занимал здоровенный волосатый кокосовый орех.
Фогден бережно поднял его и поставил рядом со своей тарелкой. Волокнистая скорлупа потемнела от времени, и волоски кое-где вытерлись, открывая взгляду гладкую, чуть ли не полированную поверхность. Можно было догадаться, что орех хранится здесь давно.
— Привет, старина, — сказал священник, энергично похлопывая по скорлупе. — Как тебе этот прекрасный денек, Коко?
Я взглянула на Штерна — он, наморщив лоб, рассматривал образ Христа и решила, что, пожалуй, мне стоит завести беседу.
— Вы здесь живете один, мистер… отец Фогден? — спросила я у хозяина усадьбы. — То есть, конечно, вы и, хм, мамасита?
— Боюсь, что да. Поэтому мне так приятно вас видеть. А то ведь вся моя компания — это Людо да Коко, понимаете, — объяснил он, снова похлопав мохнатый орех.
— Коко? — вежливо переспросила я, надеясь, что этот странный человек имеет в виду не просто орех, и снова метнула взгляд на Штерна, но тот выглядел разве что слегка удивленным, но ничуть не встревоженным.
— «Коко» — это вроде как «бука». Так испанцы называют чертенка или домового, — пояснил священник. — Этакое пугало с маленьким носом-пуговкой и огромными черными глазищами.
Внезапно Фогден ткнул двумя длинными тонкими пальцами в углубление на конце кокосового ореха и резко отдернул их, давясь от смеха.
— А-ах! — воскликнул он. — Нечего таращиться, Коко, это грубо!
От неожиданности я прикусила губу и, когда острый взгляд бледно-голубых глаз метнулся ко мне, с трудом разжала челюсти.
— Какая милая леди, — произнес он словно самому себе. — Конечно, не то что моя Эрменегильда, но все равно очень милая, не правда ли, Людо?
Пес, которому был адресован этот вопрос, меня проигнорировал, зато радостно прыгнул к хозяину, просунул голову ему под руку и тявкнул. Священник ласково почесал собаку за ушами и обратился ко мне:
— Вот все думаю, подойдет ли вам одно из платьев Эрменегильды?
Не зная, ответить или промолчать, я ограничилась вежливой улыбкой, надеясь, что мои мысли не отразились на лице. К счастью, в этот момент вернулась мамасита, неся завернутый в полотенца дымящийся глиняный горшок. Плеснув по полному черпаку в каждую тарелку, она удалилась, резво перебирая невидимыми под бесформенной юбкой ногами (если они у нее вообще были).
Я поковырялась ложкой в месиве на моей тарелке. По виду это было что-то овощное. Набравшись храбрости, я взяла немножко в рот. К моему удивлению, блюдо оказалось вкусным.
— Жареный подорожник с маниокой и красными бобами, — пояснил Лоренц при виде моего замешательства, после чего зачерпнул полную ложку дымящейся мякоти и отправил в рот, даже не подув, чтобы остудить.
Признаться, я ожидала форменного допроса относительно своего появления, личности и намерений, но отец Фогден лишь напевал что-то себе под нос и, когда не зачерпывал ложкой угощение, отбивал ею ритм по столу.
Я бросила взгляд на Лоренца, приподняв брови. Он улыбнулся и склонился над своей тарелкой.
Разговор, кроме случайного обмена словами, не шел до тех пор пока мамасита, сказать о которой «неулыбчивая» значило бы серьезно недооценить выражение ее лица, не убрала тарелки, заменив их подносом с фруктами, тремя чашками и огромным глиняным кувшином.
— Случалось ли вам пить сангрию, миссис Фрэзер?
Я уже совсем было открыла рот, чтобы сказать «да», но, подумав, пролепетала:
— Нет, а что это такое?
На самом деле в шестидесятых годах двадцатого столетия сангрия была весьма популярным напитком, который часто подавали и на факультетских вечеринках, и на госпитальных посиделках. Но в данную эпоху, надо полагать, в Англии и Шотландии этот напиток известен не был. Миссис Фрэзер из Эдинбурга просто не могла слышать про сангрию.
— Это смесь красного вина с апельсиновым и лимонным соком, — пояснил Лоренц Штерн. — Заправляется пряностями и подается горячим или холодным в зависимости от погоды. Самый приятный и полезный для здоровья напиток, правда, Фогден?
— О да. О да. Самый приятный.
Не дожидаясь меня, священник залпом осушил чашку и потянулся за кувшином, чтобы налить себе еще, когда я успела сделать лишь один глоток.
Это был тот самый сладкий, терпкий вкус, и на миг возникла иллюзия того, что я вернулась в прошлое и снова оказалась на вечеринке, где впервые отведала этот напиток в компании покуривавшего марихуану аспиранта и профессора ботаники.
Эта иллюзия поддерживалась и разговором Штерна, вертевшимся вокруг его научных коллекций, и поведением отца Фогдена. После нескольких чашек сангрии он встал, пошарил в шкафу и извлек оттуда внушительных размеров глиняную трубку. Набив ее остро пахнувшей, мелко нарезанной травой, высыпанной из бумажного пакета, священник с наслаждением закурил.
— Конопля? — спросил Штерн. — Как вы считаете, это способствует пищеварению? Я слышал такое мнение, однако в большинстве городов Европы данное растение недоступно, и у меня не было возможности наблюдать эффект лично.
— О, травка действует на желудок наилучшим образом, — заверил его отец Фогден. Он сделал глубокую затяжку, задержал дыхание, потом медленно, даже сонно выдохнул, выпустив облачко белого дымa, воспарившее к низкому потолку его комнаты, расползаясь туманными лоскутами. — Я непременно дам вам с собой пакет, дорогой друг. А сейчас скажите, что вы намерены делать с этой леди, жертвой кораблекрушения, которую вы спасли?
Штерн изложил свой план: после ночного отдыха мы отправимся в селение Сент-Луис-дю-Норд, откуда рыбачий баркас доставит нас в Кап-Аитьен, что в тридцати милях отсюда. Если с баркасом не получится, мы двинемся по суше к Лё-Кап, ближайшему порту.
Сдвинув растущие пучками брови, священник воззрился на выпущенный им дым.
— Хм. Полагаю, выбор не так уж велик? Правда, если вы решите добираться в Лё-Кап сушей, нужно быть очень осторожной. Мароны, понимаете ли.
— Мароны?
Я недоуменно покосилась на Штерна. Тот нахмурился и кивнул.
— Это правда. Мне довелось встретиться с двумя или тремя мелкими бандами, когда я путешествовал на север по долине Артибонит. Они меня не тронули. Склонен предположить, потому что выглядел я ненамного лучше этих бедолаг. Мароны — это беглые рабы, — пояснил он. — Они бежали от жестокости своих хозяев и скрываются в горах под защитой джунглей.
