Илайа Мэй глубоко вздохнула:
– Я знаю англичан. Честь их семьи значит для них больше, чем для всех остальных на белом свете. Разумно ли просить так много, Вирджиния? Разве нельзя удовлетвориться тем, что уже является чудом: ты влюбилась в собственного мужа, а он влюбился в тебя?
– Как смогу я жить с ним и мучиться день за днем и ночь за ночью от мыслей, что единственное, что он хотел от меня, – это мое тело? – ответила Вирджиния. – Я отдалась ему по доброй воле. Я уступила ему потому, что люблю его, и потому, что каждая жилка во мне трепещет от его прикосновений, от его желания. Но моя любовь к нему глубже этого, и я не могу удовлетвориться второй ролью.
Илайа Мэй всплеснула руками.
– О, моя дорогая, ты играешь сердцами! – предостерегла она. – Ты просишь слишком многого – возможно, больше, чем представляешь. Твой муж является сегодня частью общества, в котором его воспитывали и растили. Эти представления внедряли в него с раннего детства: он сам всего лишь звено в длинной цепи Риллов, протянувшейся в глубь истории. Его учили, что его предки приносили жертвы во имя тех идеалов, в которые верили. Они уходили воевать, когда могли остаться дома; они заключали глубоко продуманные браки, чтобы расширить свое поместье. Основной их целью являлось обеспечение продолжения рода, и всякий, кто не повиновался строгому кодексу, который они установили для себя, являлся не только отщепенцем или злодеем, но предателем всего того, во имя чего они приносили жертвы.
– Я знаю все это, – с горячностью согласилась Вирджиния. – Неужели ты думаешь, что я не находила этих слов на каждой странице семейной истории? Я видела это на лицах предков Себастьяна, глядевших на меня с портретов в картинной галерее и на лестнице. Возможно, ты права! Возможно, семья значит намного больше для Себастьяна, чем для другого человека. В таком случае, когда он приедет сюда искать меня, скажи ему, что я умерла, так как умрет мое сердце!
– И не жди, что я скажу так, – запротестовала Илайа Мэй.
– Ты и не солжешь, – возразила Вирджиния, – так как без него я не хочу жить. Если только ради этого ты вернула меня к жизни, дорогая тетя, тогда мое единственное желание, чтобы ты разрешила мне умереть!
В последующие дни Илайа Мэй имела возможность убедиться, как отчаянно страдает Вирджиния. Она почти совсем перестала есть, и ее тетя видела, как поздно ночью племянница бродит по комнате или спускается вниз с наступлением рассвета. Она садилась в кресло-качалку на веранде, глядя в сад, на поля, протянувшиеся до самого леса.
Казалось, что только в лесу, под прохладой зеленой листвы, которая защищала от полуденного солнца, находила Вирджиния какое-то успокоение. Как догадывалась Илайа Мэй, эти леса чем-то напоминали ей Англию.
Глядя сейчас на Вирджинию, бродившую по саду, Илайа Мэй отметила, что та страшно похудела после своего возвращения и уже напоминает ту еле живую девушку, которая лежала месяц за месяцем ни живая ни мертвая, находясь в сумеречном мире, куда никто не имел доступа.
– Проклятый мужчина! – вновь повторила Илайа Мэй, возвращаясь через дом в кухню.
В тот момент, когда она подняла скалку, чтобы продолжить работу, она услышала ржание лошадей и стук копыт. Выглянув из окна, она увидела каре– ту, запряженную двумя лошадьми, которая быстро приближалась к дому, поднимая при этом облако пыли.
Илайа Мэй поспешно сняла фартук и машинально подняла руки к голове, чтобы пригладить волосы. Затем, с плотно сжатыми губами и настороженным взглядом, она подошла к парадной двери и открыла ее как раз в тот момент, когда герцог вышел из кареты.
Секунду он нерешительно смотрел на хозяйку дома, как будто не был уверен, что узнает ее. Потом улыбнулся и протянул руку.
– Прошло много времени с тех пор, как мы встречались, – поклонился он.
– Как поживаете? – несколько натянуто осведомилась Илайа Мэй. – Не зайдете ли в дом?
Она провела его через прохладный холл в гостиную с деревянными балками, большим открытым очагом, где зимой ярко пылали поленья, удобным диваном и большими, просторными креслами.
– Пожалуйста, присаживайтесь, – предложила Илайа Мэй. – Могу я предложить вам освежительный напиток?
– Благодарю вас, я ничего не хочу, – ответил герцог, – мне нужно только поговорить с вами.
Он говорил почти нетерпеливо, как будто боялся зря потратить время, и Илайа Мэй, усевшись напротив, испытующе посмотрела на него. Он выглядел удивительно красивым, подумала она, но худым и весьма напряженным. Что-то в его внешности подсказало ей, что этот человек довел себя почти до изнеможения.
– Наверное, вы удивились при виде меня, – начал герцог. – Мне следовало дать вам знать о моем прибытии, но я покинул Англию в страшной спешке.
– Вы знаете, что вас рады видеть в любое время, – спокойно возразила Илайа Мэй.
– Я приехал бы сюда быстрее, – продолжал герцог, не обратив внимания на ее слова, – но я задержался в Нью-Йорке, чтобы посетить «Чейз-Бэнк». Они, как вам, конечно, известно, являются банкирами… моей жены! – Последние два слова он произнес после секундной заминки. – Я хотел лично встретиться с управляющим, чтобы положить в его сейф четыреста тысяч фунтов, – в вашей валюте это два миллиона долларов.
После небольшой паузы Илайа Мэй спросила:
– Могу я поинтересоваться, почему вы сочли необходимым сделать это?
Впервые легкая улыбка промелькнула на губах герцога.
– Мне следовало сделать это намного раньше, будь это возможно, – ответил он. – Позволите мне объяснить вам? Ради этого я приехал сюда.
– Да, конечно, – ответила Илайа Мэй, не сводя глаз с его лица.
– Из всех людей, окружавших меня во время моего последнего визита в Нью-Йорк, – начал герцог, – вы были единственным человеком, которого я хорошо запомнил. Когда разом произошли все эти ужасные события: моя жена потеряла сознание, а чуть позднее с миссис Клей случился удар, вы были настолько спокойны, здравомыслящи и полезны, что только вы остались в моей памяти человеком, которому я смогу все объяснить.
– С радостью выслушаю вас, – кивнула Илайа Мэй.
– Я надеялся, что именно это вы и скажете, – подтвердил герцог. – Итак, если не возражаете, я начну с самого начала. – Он несколько мгновений помолчал, как бы подбирая слова, а затем продолжал: – Мой отец был превосходнейшим человеком. Все восхищались им и уважали его, и с самого раннего детства он являлся для меня идеалом. Я любил свою мать, она была красива и всегда казалась мне волшебной принцессой. Но, став старше, я понял, что она доставляла немало волнений отцу, который, хотя и любил ее, вынужден был часто на нее сердиться. – Мельком взглянув на собеседницу, герцог обронил: – Конечно, я рассказываю вам все это конфиденциально. Не нужно предупреждать вас, верно?
