Пруденс, стоя за огромным букетом роз, спросила, нравится ли графине портрет.
— Очень нравится, — заверил ее Кларенс. — Видел я этот портрет Ромнея. Жалкая мазня. Она там вылитый попугай. О, да мы тут утопаем в цветах. Вижу, вижу. Что, Мадрид в городе?
— Ты хочешь сказать Севилья? — поправила миссис Маллоу.
— Ну да, этот испанец, который не отстает от Пруденс.
— Нет, дядюшка, эти цветы прислал Даммлер, — пояснила Пруденс. — Такое изобилие — это уже потеря чувства меры, — продолжала она, глядя на маркиза.
Тот старался делать вид, что это его не касается, но в глазах его читался вопрос и беспокойство.
— Полагаю, на сей раз мы понимаем, что это значит, так? — с одобрительной улыбкой заявил Кларенс.
По загоревшимся щекам Пруденс и беспокойному взгляду Даммлера миссис Маллоу поняла, что впервые Кларенс оказался прав, и она стала думать, как оставить молодых наедине в этом тесном помещении.
— О, Кларенс, можешь себе представить, кто приехал? — смело солгала она. — Миссис Херинг.
— Быть того не может! Я только утром получил от нее весточку. Она, бедняга, свалилась с гриппом. Я ей напишу, чтобы она непременно вызвала Найтона. Он обязательно посетит ее.
— Я о другой миссис Херинг. Ее золовке — старшей миссис Херинг. Она остановилась около нас. Надо обязательно навестить ее.
— Обязательно зайдем вечерком и поприветствуем ее.
— Пойдем сейчас, Кларенс, — настаивала Уилма, многозначительно глядя на дочь, которая закусила губу и едва заметно кивнула ей. — Здесь нет кабинета, чтобы Пруденс могла поболтать с лордом Даммлером о литературе. Пойдем?
— Я всегда с удовольствием слушаю, когда говорят о книгах. Я им не мешаю.
— Но она ждет нас, Кларенс, — настойчиво уговаривала его миссис Маллоу, затем взяла под руку, предложив захватить с собой недоделанный портрет графини Клефской.
Кларенс, Уилма и портрет графини удалились в коридор, и Уилма тихо закрыла за собой дверь.
— Ваша мама проявила удивительную тонкость, — проговорил Даммлер с натянутой улыбкой.
— Дядюшка так долго не мог уловить намека, потому что существует только один старший мистер Херинг — холостяк.
— В таком случае визит к миссис Херинг будет недолгим.
— Боюсь, что так, — согласилась Пруденс, с беспокойством поглядывая на дверь; она не была уверена, что матери удастся надолго удержать дядю подальше от дома. Ему непременно захочется присутствовать при предложении, хотя он и не успел одеться по такому торжественному случаю.
Ее волнение передалось Даммлеру. Он поднялся со своего места и подошел к Пруденс.
— Благодарю за розы, Даммлер. Я целый час проверяла все букеты в поисках бриллиантов. Вы про них забыли?
— Бриллиант в данный момент, как мне известно, на пути из Лонгборна.
— Как, всего один?
— Один. Не хочу развращать вас. Если все будет хорошо, подарю еще один на пятидесятилетний юбилей.
— Хмм… Мне приходилось видеть как-то в опере одну особу с платиновыми волосами; на ней был не один…
— Но у нее не было бриллианта на пальце.
— Честно говоря, на палец я не обратила внимания. Оно понадобилось для других выдающихся анатомических частей. Палец просто выпал из поля зрения.
— Дорогая, как же мне тебя не хватало, — произнес Даммлер, поднимая Пруденс с места.
Пруденс смутилась и, чтобы не выдать волнения, отвернулась к окну.
— Кажется, опять дождь, — произнесла она.
— Да, дорогая. Время в Файнфилдзе прошло впустую. Лондон без тебя оказался пустыней, а о Бате и говорить нечего, сколько я ни пытался измениться.
— Боюсь, к вечеру надолго зарядит, — протянула Пруденс, с деланным вниманием глядя на небо.
— Пруденс, почему ты смотришь в окно и делаешь вид, будто не замечаешь, что я называю тебя дорогой. Я жду, когда ты отреагируешь на это, чтобы объяснить все относительно моих намерений.
Сердце у нее забилось, она взволнованно посмотрела на него и смущенно проговорила:
— Я заметила.
Он обнял ее за шею, ладони у него были теплые и крепкие.
— Итак, Пруденс, никаких нравоучений? — весело обратился он к ней, и глаза у него заблестели.
— Сам ты ханжа! Давай твою оттоманку, и я покажу, кто из нас ханжа.
— Прекрати, Пруденс, смотреть на меня так своими голубыми глазами, а то сейчас зацелую тебя до смерти.
— Что за романтическая смерть! — воскликнула она, театрально раскрывая глаза, словно умирающая дива на сцене.
Даммлер потянулся к ней, но она отстранилась.
— Я немного встревожена этим цветочным изобилием. И пока не услышала сакраментальную формулу. «Мисс Маллоу, сделайте мне честь» — так она начинается, — напомнила она.
— Благоразумие до последнего вздоха? Нет, больше свободы я вам с Шиллой не дам. Ей место в гареме, а тебе — в Лонгборн-абби.
— Я полагала, что аббатство было любовным гнездышком и раньше. Особенно Лонгборн-абби.
— Змея подколодная!
— Если речь идет о приложении к уютному домашнему очагу и живописным уголкам в парке, это не по мне.
— Ты выйдешь за меня замуж, Пруденс Маллоу, с красотами или без оных.
Даммлер привлек любимую к себе и поцеловал со страстью поэта, впервые по-настоящему влюбленного.
Через некоторое время они сидели на диване; Даммлер обнимал Пруденс за плечи, и миссис Херинг и прочие родственники совсем вылетели у них из головы.
— Когда ты меня полюбила? — спросил он.
— Когда прочитала «Песни с чужбины». Чем я отличаюсь от прочих твоих поклонниц?
— Еще до того, как мы познакомились? Так все же причиной были не прекрасные зубы и вьющийся локон? А я считал, что я герой номер один, который развенчивается в десятой главе.
— Какое самомнение! Можно подумать, что я пустила бы тебя в мою книгу. А когда ты понял, что я не мужчина, не сестра и что жизнь без моего змеиного язычка тебе не в радость?
— Только когда уехал. В Лондоне я постоянно думал о тебе и радовался, только когда бывал с тобой, но я не понял, что это любовь. Я был счастлив с Шиллой в Файнфилдзе. Поначалу она вела себя замечательно. Разделалась со своим религиозным лицемером, как я и велел ей, как только он потребовал, чтобы она переписала его проповедь.
— Это ты Ашингтона припомнил?
— Кого же еще? Я терпеть его не мог. Но это зато открыло мне, что ты и есть Шилла, хотя я понял это, лишь когда стал искать для нее достойного любви героя. Я вдруг понял, что им могу быть только я сам и хочу быть с ней. Мы долго говорили, и я убедил ее, что только английский аристократ — а именно лорд Марвелмен — может спасти ее, так что, в конце концов, глаза у нее сделались большими, голубыми, и тут я все понял. Господи, каким глупцом я был все эти три месяца, Пру! Ну почему ты мне не сказала, что я тебя люблю? Голову даю на отсечение, ты это понимала.
