Оливия не преминула напомнить о его непростительной вине, хотя нельзя сказать «непростительной», ведь она призналась, что простила его еще до того, как он перестал просить у нее прощения. Просто считала невозможным продолжать их супружескую жизнь. «Все испорчено», – как она выразилась. И еще она сказала, что слишком поздно возобновлять отношения, которые оборвались четырнадцать лет назад. По мнению графа, места для надежды не было, так что не было смысла писать ответ, чтобы рассказать Оливии правду о его отношениях с Мэри – он никогда не спал с Мэри, но у него были другие женщины. И он положил последнее письмо Оливии к другим письмам, полученным от нее за эти годы. Большинство ее писем касалось Софии и вопросов, связанных с имением, в них никогда не было ничего личного, но он продолжал хранить все.
Второе письмо пришло незадолго до Рождества. София и Фрэнсис еще не вернулись из Италии, они написали, что решили провести праздники в Неаполе и собираются вернуться домой весной. Граф написал жене, выразил надежду, что Оливия примет его предложение провести Рождество с Уильямом, Роуз и их семьей, и добавил, что Роуз особенно хочет видеть ее теперь, когда их семьи породнились. Оливия ответила, что не сможет приехать и что уже принесла свои извинения герцогине. Она написала, что поправляется после простуды и считает неразумным отправляться в дальнее путешествие, что у нее другие планы на праздник, и пожелала Маркусу счастливого Рождества. Он снова написал жене, беспокоясь о ее здоровье, но она не ответила. Граф собирался поехать в Раштон, но передумал, решив, что Оливия вряд ли обрадуется его появлению на пороге дома с сочувствиями по поводу затянувшейся простуды, ибо, не будучи откровенно грубой, как могла ясно, дала ему понять, что не желает снова встречаться с ним и пойдет на это только в крайней необходимости ради спокойствия их дочери. Он провел Рождество с семьей герцога и еще несколькими их гостями и чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо в жизни.
Третье письмо пришло в начале апреля, как раз после того, как София и Фрэнсис вернулись с континента и временно обосновались в Лондоне. Из писем, которые она получала от родителей, София знала, что те так и живут врозь, но, очевидно, все же не теряла надежды снова соединить их. Она высказала пожелание, чтобы мать приехала в Лондон на часть сезона и остановилась у них, если не у отца, чтобы они могли всюду ходить вчетвером. София написала матери, убеждая ее приехать, и граф написал, чтобы сообщить, что их дочь светится здоровьем и счастьем, а молодой Фрэнсис все еще дрожит над ней. Маркус писал, что было бы хорошо, если бы Оливия согласилась провести в городе пару недель, – они все вместе смогли бы побывать на нескольких приемах.
«Я не могу приехать», – вежливо, но непреклонно ответила Оливия. Граф уронил письмо на колени и некоторое время сидел неподвижно. Он слишком надеялся на то, что, как всегда понимал, было неразумно – на обещание жены изредка проводить с ним какое-то время, когда вернется София.
«Она сделана из камня, – подумал граф с приливом несвойственного ему раздражения. – Всегда была неумолима в своем презрении ко мне. Она не приедет. Вот так. И я никогда больше ее не увижу. В ту ночь с таким же успехом можно было утопить себя в вине или отправиться в путешествие по всем лондонским публичным домам. Можно было…»
Нехотя подняв письмо, он стал читать дальше.
«Это не повторная простуда, – писала Оливия. – Простуды не было. Я не могла решиться сообщить тебе истинную причину. Мне и сейчас трудно, но ты имеешь право знать, и мне следовало давно рассказать тебе правду. В этом месяце у меня должен родиться ребенок, так что о путешествии в Лондон, конечно, и речи быть не может. Я буду рада видеть Софию, если она согласится приехать сюда, пропустив разгар сезона. Интересно, смутит ли ее появление сестры или брата, который будет настолько моложе ее? Но не чувствуй себя обязанным приезжать, Маркус, и не чувствуй себя виноватым. Я уже давно не хотела ничего так, как хочу этого ребенка. Со мной все хорошо, и я напишу тебе, как только роды будут позади».
Граф Клифтон вскочил на ноги с такой поспешностью, что опрокинул стул, на котором сидел.
* * *
Погода стояла чудесная. После трех дождливых дней снова светило солнце, и воздух был пропитан запахом свежей зелени. Весна в этом году запоздала, еще цвели бледно-желтые нарциссы, а тюльпаны и другие поздние весенние цветы набирали силу, и почки на деревьях едва начинали распускаться.
Оливия с удовольствием прогуливалась в своем любимом уголке сада, называемом розарием. Но розы распустятся еще не скоро, а сейчас все вокруг было усыпано ранними цветами. Она осторожно присела на окаймленное металлом сиденье скамейки с таким ощущением, словно только что преодолела пять миль, а не прошла короткое расстояние от дома. Ребенок уже опустился, хотя до предполагаемого дня рождения еще оставалось две недели. «Дышать стало легче, но ходить тяжело и сидеть тоже тяжело», – печально подумала Оливия. Весь день с самого утра она себя неважно чувствовала, ее одолевали попеременно то жар, то тревога. Оливия не могла припомнить, чтобы с Софией ощущала себя такой большой и тяжелой. Но, безусловно, в этом нет ничего удивительного, ведь с тех пор прошло почти девятнадцать лет.
«Интересно, приедет ли София? Может быть, вместе с Фрэнсисом?» – мечтала Оливия. Она очень хотела их увидеть и надеялась, что они приедут. Ей нужно было лично убедиться, что все написанное о них Марком правда. И кроме того, ей не хватало рядом Софии, ведь почти девять месяцев Оливия прожила без семьи. «Не рожденный ребенок все-таки не совсем семья, способная скрасить одиночество», – подумала она, положив руку на живот. «У вас будет мальчик, – предсказала миссис Оливер, ее экономка. – Я всегда могу определить, кто родится, по тому, как протекает беременность, и почти никогда не ошибаюсь», – заявила она.
Оливия надеялась, что София приедет, и очень надеялась, что Марк не приедет. Сейчас она не вынесла бы встречи с ним, на предстоящие недели ей была необходима спокойная жизнь. Оливия надеялась, что он не почувствует себя обязанным приехать. До нее донесся отдаленный стук копыт на дороге, и она по звуку определила, что там не одна лошадь, а Кларенс обычно приезжал верхом. «Вероятно, это Эмма, – подумала Оливия. – Или жена священника, она обещала заглянуть на неделе. А возможно, София. Но нет, мое письмо могло дойти до Лондона только пару дней назад, и София не может так быстро приехать». Когда экипаж подъехал ближе, она увидела, что это двуколка, и встала, чтобы лучше рассмотреть ее, стараясь вспомнить, у кого из ее знакомых подобная коляска. По соседству таких не было, значит, кто-то приехал издалека.
