Придя к себе в комнатку, Мэри обнаружила, что больше не хочет плакать. Она была для этого слишком рассержена.
Не было и полудня, но Мэри показалось, что этот день начался уже сотню часов назад. До ужина оставалось больше семи часов. Мэри провела их, сидя по струнке на краешке жесткой постели, и растущее чувство голода лишь подогревало бушевавшую в ней ярость.
Она начала с миссис О'Нил и ее резких слов, потом прокляла Джошуа за то, что привел ее в такое гадкое место, потом Карлоса Куртенэ, всю его семью, слуг, друзей и даже Жанну. Особенно Жанну. Эта Жанна получит то, чего добивалась. Она выйдет за Вальмона Сен-Бревэна. «Ну и что?»– сказала себе Мэри. Ей все равно. Эта парочка достойна друг друга. Оба эгоистичны, тщеславны, бездушны. Вальмон даже не выказал удовольствия, когда она с таким усердием благодарила его за то, что он проявил к ней такую доброту в ту ужасную первую ночь в Новом Орлеане.
В ту ночь, когда Роза Джексон так злодейски ее предала. Подумав о Розе, Мэри забарабанила кулаками по кровати. Роза – самая отвратительная из всех этих жестоких людей, которые так подло обошлись с ней. Роза, которая сначала обманом внушила ей восторг и лживым сладким голоском говорила лживые сладкие слова, а потом украла у нее все, включая и историю ее семьи, попыталась украсть у нее и будущее, превратить ее в одно из тех созданий в своем фальшиво прекрасном саду.
Да, Роза была хуже всех. Бесчестна до мозга костей. С того самого момента, как Мэри познакомилась с ней, каждое ее слово было ложью. Она лгала и в словах, и в паузах между словами.
«В точности как мой отец».
Мэри попыталась отогнать эту мысль. Но слова продолжали звенеть в ее голове. Она попыталась вновь погрузиться в те грезы, которые раньше так помогали ей: он слишком занят и не может написать ей, приехать в гости, побыть с ней во время каникул. Он доказывал ей свою любовь, присылая дорогие корзинки с разными вкусностями; он отсылал ее прочь, потому что так заставляла мачеха; он любил хвастать ею перед друзьями и поэтому приглашал их всех на Рождество, когда она, Мэри, приезжала домой.
Ничего не получалось – грезы утратили силу. Или она сама утратила способность погружаться в них.
– Мой отец – лжец, – вслух прошептала она и стала лихорадочно перебирать в памяти эпизоды, которые могли бы доказать, что она не права, стараясь обрести убежище в той доверчивой любви, которую она испытывала к отцу. Но любовь эта исчезла; она никогда не была настоящей, потому что человек, которого она любила, тоже был ненастоящий. Она его придумала.
«Мне даже не грустно, что он умер, – подумала она. – Теперь мне уже не нужно стараться заслужить его любовь, потому что он умер.
А жена его и так мертва для меня. Я никогда ее не увижу и очень этому рада. Она отвратительная женщина. Как хорошо, что она мне не мать!
Я ее никогда не любила. И все те годы, когда я боготворила ее, на самом деле я ее не любила. И она мне тоже лгала, называя меня доченькой, когда я звала ее мамой.
Они все лгали, все. И я тоже».
Мэри зажала уши руками, словно пытаясь приглушить слова, звучавшие в ее сознании. Но они звенели в ней:
«Ты лгала больше всех. Лгала всякий раз, когда выдумывала оправдания для отца. Лгала, когда внушала себе, что счастлива. Всякий раз, когда ты погружалась в грезы, это была ложь. Ты верила их обманам, потому что хотела, чтобы так было на самом деле, и не хотела взглянуть в лицо правде, потому что боялась того, что увидишь. И из всей лжи это была самая мерзкая, потому что лгала ты и лгала себе самой».
В голове Мэри словно вращался калейдоскоп. Яркие обрывки воспоминаний смешивались, образуя новые сочетания; и она все увидела в новом свете. «Вдова О'Нил права, – подумала она. – Я дура».
И гнев на всех, кто предал ее, только усилился. Это был гнев на саму себя и на выдуманный лживый мир грез.
На стене возле кровати висело небольшое карманное зеркальце. Мэри посмотрела на свое отражение и заговорила:
– Ты была дурой, Мэри Макалистер. Теперь все будет по-другому. Ты научишься жить без грез, чего бы это ни стоило. У тебя никого нет, кроме себя самой. Сделай же так, чтобы ты могла доверять себе.
Она услышала звон колокольчика. Она слышала звуки в доме и на улице, но не воспринимала их. Теперь же колокольчик послужил сигналом для всех остальных звуков, и они стали заполнять сознание Мэри. Это были голоса людей, выкрики, смех, ржание и блеяние животных, скрип колес, пение. И еще были запахи. Запахи улицы, грязи, мусора, травы, животных, цветов, пищи.
Мэри стояла, потягиваясь, – тело у нее занемело от долгого сидения. Она чувствовала прилив сил. Перед ней лежал весь мир, лежал и ждал, когда она взглянет на него по-новому, с новых позиций. Мир как он есть, а не каким она хотела бы его видеть. Теперь он станет другим, потому что станет другой она.
Она распахнула дверь комнаты и шагнула навстречу новому миру.
Пока Мэри делала первые шаги, приспосабливаясь к новым обстоятельствам, в доме Куртенэ свирепствовал ураган. Имя этому урагану было Жанна.
В то утро она вошла в спальню матери, ожидая услышать, что Вальмон попросил ее руки.
Но вместо этого Берта сообщила ей, что Вальмон встречался с отцом по поводу Мэри: в прошлом Мэри есть настолько позорная тайна, что ее пришлось немедленно прогнать.
– Мэй-Ри! Так Вальмон виделся с папой из-за Мэй-Ри, а не из-за меня? – В приступе безудержных рыданий Жанна рухнула на постель матери.
Что только Берта ни делала, чтобы успокоить Жанну, но ее старания были безуспешны. Когда Мари Лаво пришла сделать Жанне прическу к званому обеду, она застала и мать, и дочь в слезах. Как пояснила ей Берта, причина заключалась в том, что уехала подруга Жанны.
– Прекрасные глаза мадемуазель совсем подурнеют, – сказала Мари. – Я натру ей виски для успокоения. А потом приготовлю ванночку для глаз. И для ваших, мадам, тоже. – Она без труда подняла Жанну, усадила ее в кресло и встала у нее за спиной, сильными круговыми движениями поглаживая ей лоб и шепча таинственные слова в такт магическим движениям.
За работой Мари думала о Мэри Макалистер. Она смеялась про себя, хотя радость свою ничем не выдавала. Эта дама, Сазерак, будет очень недовольна, узнав, что ее жертва ускользнула. Это очень порадовало Мари – Селест ей сильно не нравилась, а против Мэри она ничего не имела. Теперь девушка не умрет. Недельку-другую поболит голова, несколько дней будет тяжесть в суставах, а потом она совсем поправится. Но золотые монеты так и останутся у Мари. Очень славный, забавный итог.
Малышка Куртенэ тем временем успокоилась. Мари кивнула матери, поднесла палец к губам, требуя тишины, и занялась баночками с разными жидкостями, доставая их из сумки.
