– Почему?
– Не отдам, и все!
Насупившись, Илья поднялся, прошелся по комнате, остановился у стены. Про себя он знал, что отдаст, конечно, отдаст. И не только за сына Митро – за черта отдал бы, если бы Дашка сама того захотела. Но вот только в голове никак не укладывалось, что его девочка, которую он рассчитывал всю жизнь продержать при себе… вдруг выйдет замуж. А ведь он, отец, уже давно смирился с тем, что никому она не понадобится, что останется с ними… И вдруг какой-то Яшка, пусть даже и сын Митро… А, не дай бог, обижать ее будет? А шляться начнет от слепой жены? А бросит в конце концов с выводком ребятни? Он, Илья, конечно, его тогда на лоскутья порвет, но Дашке-то от этого лучше не станет. Будет плакать да мучиться всю жизнь, как… как вот Настька. Тоже на свою голову с кобелем связалась. Да еще знала бы, чем он сейчас занимается, с кем ей изменяет на этот раз… Глядя в темную стену, Илья подумал о том, что, если его дела с Маргиткой вылезут наружу, Настька точно от него уйдет. И не помогут ни годы, прожитые вместе, ни взрослые дети, ни прошлая любовь.
Внезапно Илья почувствовал, что жена стоит у него за спиной.
– Настя, что ты? – Ему вдруг стало страшно. И бросило в холодный пот, когда Настя тихо, осторожно сказала, чуть касаясь его плеча:
– Илья, я поговорить с тобой хотела.
– О чем? – хрипло спросил он, понимая – надо бы повернуться к ней. Но ноги словно прилипли к полу.
– Понимаешь, дочка Митро… Маргитка…
Все, подумал Илья, упрямо глядя в стену. Все. На что надеялся, старый мерин? Что не узнает никто, не пронюхает? Наверняка цыганки, ведьмы, дознались, проследили как-нибудь за девчонкой, когда она, одурев от радости, неслась к нему на кладбище. И, конечно, тут же доложили Насте. Мысли поскакали в разные стороны, как перепуганные лошади. Что делать теперь, господи? Отпираться? Клясться всеми святыми, что чертовы бабы врут, валить все на девчонку? Тьфу, позор какой!.. Да еще перед кем – перед Настькой, которая его как облупленного знает, которой он и врать-то не мог никогда…
– Что – Маргитка? – нашел в себе силы спросить Илья, но сам не узнал своего голоса. Поднять глаза так и не удалось, и голос жены донесся до него, как сквозь перину.
– Гришка просил меня… Он хочет Маргитку за себя взять, просил, чтоб я с тобой поговорила. Да что с тобой?
– Ничего, – едва сумел выговорить он. Так вот что… Гришка… Гришка… Гришка!
– Что с тобой, Илья? – уже чуть испуганно переспросила Настя, глядя в изменившееся лицо мужа.
Чувствуя, как понемногу отпускает сжавшая горло судорога, Илья подумал: слава богу, что от свечи света почти нету, а то руки дрожат, как будто кур воровал. Да-а-а… Ну и шутки у господа бога, однако. Испуг прошел, и вместо него накатила беспричинная душная злость – на себя, на Настю, на этого сопляка Гришку, на вертихвостку Маргитку, которая уже успела и парню голову задурить между делом. Дэвла, поубивать бы их всех и… и уехать в табор! К своим! К Варьке! Надоело все к чертям!
– Сватать, значит, хочет? Ну, так вот что я тебе скажу. В своей семье пока я хозяин! Насчет Дашки с Яшкой – поглядим, еще неизвестно, захочет Митро слепую невестку или нет. А Маргитку я в дом не возьму, хоть сдохните! Не возьму, и все!
– Почему? – шепотом спросила Настя.
Илья видел, что она и в самом деле сильно удивлена, но это лишь подхлестнуло его.
– Почему?! А тебе тут про нее ничего не рассказывали? Девке семнадцать всего, а она целыми днями одна по Москве хвост задравши бегает! Ни отец, ни мать ничего поделать с ней не могут! И не ты ли мне рассказывала, что она Митро в грош не ставит? Отца не слушает, так неужели мужа будет? И ты подумай немного головой своей бабьей. Совсем рехнулась – за сына потаскуху сватать? Послушай, что про нее говорят! Погляди на нее! Хочешь, чтобы Гришка через неделю и свою жизнь, и нас с тобой проклял?
– Но ведь Гришка… – начала было Настя. Но Илья перебил ее:
– И не смей со мной больше об этом! Все! Хватит!
Настя что-то еще сказала, но Илья, не слушая ее, вышел за дверь, хлопнув ею так, что звон пошел по всему дому, сбежал вниз по лестнице и вылетел из темных сеней на улицу. Ночная Живодерка была пуста, ветер шелестел мокрыми листьями, дождь тут же намочил рубаху, и стало холодно. Илья передернул плечами. Зная, что Настя сейчас стоит у окна и смотрит на него, торопливо пересек темный двор, вышел за калитку и пошел прочь – сам не зная куда.
– Ну, все, чавалэ, готово дело! – весело сказал Яшка, входя во двор Большого дома. – Федор запил.
Двор взорвался недоверчивыми возгласами. Молодые цыгане попрыгали с лестницы, из-за дома прибежали дети, из окон свесились головы девчонок. Яшку тут же окружили, затормошили, засыпали вопросами.
– Правда или нет?
– Ты точно знаешь, морэ?
– Может, не всамделе?
– Куда уж всамделистей! – смеясь, отмахивался Яшка. – Сам видал только что – идет по Грузинской, весь щеглами обвешанный, свиристят, проклятые, как на ярмарке. Верный знак! Ну – кто смелый со мной к Толоконникову?
Дом купца Толоконникова, двухэтажный, с флигелями и мезонином, был самым большим и красивым на Грузинской улице. Его окружал роскошный сад фруктовых деревьев, и в середине лета сквозь густую листву светились желтые и розовые яблоки, тяжелые, темные вишни, коричневые, исходящие на солнце соком груши. До самых холодов хозяйка с прислугой собирали с ветвей это великолепие и варили варенье, дразня запахами все окрестности. Хозяин дома, купец-промышленник Мелентий Силыч, страстно увлекался ботаникой и в своем саду выводил необыкновенные сорта роз и пионов, прививал заморские груши к русским рябинам и год за годом пытался – правда, пока безрезультатно – выращивать под колпаками апельсины и лимоны. Но главной гордостью толоконниковского сада был крыжовник. Поговаривали, что во всей Москве не найдется такого сорта, который хозяин привез из Парижа. Знающие люди божились, что и во всей загранице таких кустов раз-два – и обчелся. К середине лета созревали ягоды, тяжелые, прозрачные, медового цвета, светящиеся мелкими косточками, каждая со сливу величиной. Смотреть на это чудо приезжали даже профессора Московской академии. Про толоконниковский крыжовник по Москве ходили легенды, но даже самые отчаянные смельчаки не могли похвастаться тем, что пробовали его.
Еще никому не удавалось совершить удачный набег на сад Толоконникова. Мало того, что он был обнесен высоченным забором; мало того, что ночами вдоль этого забора бродили злющие кобели, – но в саду еще постоянно маячил сторож Федор, устрашающего вида мужик с рябым плосконосым лицом, единственным глазом, тусклым и страшным, и заряженной солью берданкой. Когда это чудовище спит, не знал никто. Стоило в любое время дня или ночи даже просто прикоснуться к свешивающимся через забор сада ветвям, как тут же раздавался скрипучий голос: «Ходи, ходи мимо, добрый человек». Федор не ругался, не орал, но от его негромкого голоса брала такая жуть, что «добрый человек» убегал от забора во все лопатки. Цыганки всерьез уверяли, что Федор – беглый каторжник и убийца. Беременные женщины опасались лишний раз пройти мимо толоконниковского дома, свято веря, что от взгляда Федора может случиться выкидыш. Дети боялись его смертельно и бросались врассыпную, едва заметив бредущую по улице горбатую, приземистую фигуру. Разумеется, что в те дни, когда Федор был в добром здравии, никто из живодерских храбрецов даже близко не приближался к толоконниковскому саду.
