— Зачем ты брала нож? Может, ты убила кого?
— Никого я не убивала…
— Откуда деньги? — Марций стоял уже, отдёрнув штору, глядел на неё сверху, беззащитную, убитую происходящим. Ацилия оторвала голову от подушки и полуобернулась на вопрос:
— Я продала свои серьги, те, что подарил отец на шестнадцать лет, а нож мне был нужен, чтобы отпороть подшивку, я зашила их в тунику…
— Ты продала драгоценности всего за сто пятьдесят сестерциев? — ужаснулся он, внутренне удивляясь её поступку.
— Вам нужны были деньги — вот и получите их, и какая разница… — она не договорила и отвернулась.
Марций ещё что-то сокрушался в атриуме по этому поводу, но Ацилия уже не слушала.
"Дура! Какая же я дура! И я посмела подумать, что люблю тебя?.. Да ты же предал мои чувства… Ты убил меня, разбил мне сердце…
Я ненавижу тебя!
Будь ты проклят!
Я уйду в Рим, уйду к Гаю… Он примет меня… Уйду из этого проклятого места!"
Она заснула и спала до следующего утра, во сне ей снились почему-то игральные кости, которые падали, падали откуда-то сверху и катились, катились по земле… Проснувшись, она не помнила этого сна, а в уголках её губ после пережитого дня появилась незнакомая сухая твёрдость.
* * * * *
Весь следующий день он не появлялся, пришёл только под вечер, хмурый и грязный. Ацилия уже давно нагрела воды, надо было только принести от кухонь. Она молча готовила всё, носила воду, отобрала чистую одежду, большое покрывало, чтобы воду вытереть. Марций тоже молчал и глядел исподлобья. Мылся он всегда один, а раньше ему помогал Гай. Ацилия ушла на улицу, проверить выстиранную за день одежду, долго собирала её с натянутых верёвок, смотрела, чтобы не перепутать с чужими.
Когда вернулась с целой кипой вещей, Марций, уже чистый, с мокрыми волосами и в свежей тунике, сидел за столом, где его ждал ужин. Ацилия молча выносила воду, всё убирала. Несколько раз ей показалось, что он хочет что-то сказать, но он молчал. И лишь когда она уже разбирала и складывала чистые вещи, Марций, наконец, заговорил:
— Я постараюсь найти деньги и выкупить у скупщика твои драгоценности.
Ацилия замерла, переведя на его лицо глаза, их взгляды скрестились:
— Зачем?
— Ну… — чуть растерялся, — Они же дороги для тебя, твой отец подарил их тебе…
Она усмехнулась, выбрала из кипы вещей тунику и стала складывать её, отвечая:
— Что ж, господин Марций, ничто человеческое вам не чуждо, вы даже умеете быть обязанным, похвально! — снова усмехнулась.
— К чему этот тон? — он обиделся, поджимая губы.
— А к чему вообще говорить об этом? Вы же прекрасно знаете, что денег вы не наберёте, и никто не вернёт вам эти драгоценности за те деньги, за которые они достались. Это же смешно! Зачем вообще говорить об этом? — она убрала тунику в стопку и взяла другую, — Проблему по поискам этих денег вы переложили на меня, так что, какая разница, где я их взяла? Украла бы я их, заработала бы проституцией или продала эти драгоценности? Вас это вообще не должно волновать. Вы отдали свой долг, а я отдала вам свой. — Она прямо посмотрела ему в глаза, — Вы же вытащили меня с Перевала… — добавила негромко, — Почему-то…
Марций смутился и отвернул голову, но Ацилия продолжила:
— Я не хочу всё это вспоминать. Нет их и не надо… Зачем вообще это упоминание о прошлом? У меня не осталось никого, ни отца, ни брата, ни их подарков. Вот и всё!
Марций даже не знал, что ответить на это. Необычный тон для неё, решительный и серьёзный, эта девушка действительно была дочерью сенатора, и тон, и голос у неё были под стать. Особенно сегодня.
— Эти деньги достались подлецу, который обманул всех…
Она перебила:
— Мне всё равно, кому они достались, хоть бы и выбросили вы их на дорогу!
Марций долго рассматривал её лицо, словно хотел ещё что-то сказать, но Ацилия не обращала на него внимания, и он махнул рукой, и вышел на улицу.
* * * * *
В тот вечер господин Марций и его друг центурион Фарсий допоздна засиделись у первого в гостях, немного выпили, перемалывая какие-то гарнизонные сплетни. Ацилия улеглась спать и, конечно же, не могла заснуть, слушала их, думая о чём-то своём.
Неужели она и в самом деле поверила в то, что влюбилась в него?
Ей показалось. Не зная этого чувства, она просто приняла то, что чувствует, за любовь. Ну разве не глупо?
Но почему сердце болит и душа рвётся куда-то? Да если бы он сам хоть что-то испытывал к ней, разве бы он даже помыслил продать её Лелию? Или выгнать на улицу — зарабатывать проституцией?..
Его можно, конечно, понять, он был в отчаянии. Но кто из нас не был в отчаянии? Кто решал проблемы свои за счёт других?
Мы в самом деле слишком разные.
Она вздохнула и поднялась, натягивая тунику через голову. Когда они уже угомонятся? Сколько можно, уже ночь на дворе?
Она долго пила, глотая прохладную воду. Краем уха слушала этих ночных дружков. О, они уже и кости игральные достали. Кости?
Её словно подбросило, словно она вдруг вспомнила что-то. Убрав ковш, она медленно обернулась и подошла к ним, встала рядом, глядя на стол. Сердце стучало частой дробью, как дождь по крыше. Что это с ней? Почему вдруг?
Фарсий захохотал, откидываясь назад, улыбался и без того большим ртом, восхищённо смотрел на Марция:
— Нет, ты только посмотри, пять бросков и все шестёрки! Поразительно! Ну и везучесть! Да ты бы мог такие деньги делать, а ты…
— Те, кто знает, со мной не играют. Надо выбираться в Рим, походить по кабакам, но… — усмехнулся Марций, — Я никогда так раньше не делал!
— А почему? Надо использовать своё везение. Боги не зря наградили тебя им… Эх-х, мне бы так… — улыбнулся, — Уж я бы точно знал, как это использовать! — Фарсий собрал разбросанные по столешнице кости, выбросил одну с накатом. Двойка! — Ну вот! Твоё везенье не заразное…
Марций усмехнулся, поднял голову, встретившись взглядом с Ацилией.
— Брось ещё раз! — предложил Фарсий.
— Хватит! — отрезал, поднимаясь на ноги, — Хватит на сегодня… Я уже устал… Пора уже…
И тут Ацилия предложила вдруг, сама от себя не ожидая, словно само провидение толкнуло нежданно-негаданно:
— А мне можно… можно с вами сыграть?
Они оба замерли: Фарсий и Марций, смотрели на неё удивлённо.
— Тебе? — нахмурился Марций, — Зачем?
Ацилия пожала плечами:
— Просто… Вы же со мной ни разу не играли…
— Я не играю с женщинами и рабами.
— Им нечего вам отдать?
Теперь уже он сам дёрнул подбородком в ответ, а Ацилия продолжила:
— Играете же вы в долг, я буду должна вам. Или вы боитесь, что не выиграете?
