– А разговор с Кобцевой вы тоже пересказали ему подробно?
– Вовсе нет! Мне настолько отвратительно было ее обращение со мной, что я ощущал себя точно человек, который опустил голову в ватерклозет, пардон за грубое сравнение. О покойниках не говорят дурно, но, да простят мне небеса, я должен пояснить вам, что представляла собой эта дама. Леонтий подцепил ее в какой-то захолустной антрепризе. Бог знает, чем она ему приглянулась. У нее оказался очевидный талант вылавливать себе солидных обожателей и использовать их в своих корыстных интересах. В театре она порхала с одних колен на другие. Не отрицаю, что в одно время и я на какое-то время поддался ее порочному обаянию. Но Белла наконец выбрала себе жертву. Немудрено, что при ее запросах такой жертвой стал наш благодетель, меценат господин Толкушин. К великому несчастью, Белла сумела вызвать чудовищную ревность у моей бедной жены Саломеи, что и погубило ее. Поэтому желание Беллы соединиться со мной было воспринято мною как нечто из ряда вон выходящее, чудовищное, аморальное. Ей надоел стареющий сатир Толкушин, она возжелала новых впечатлений. И наметила себе новую жертву своих любовных утех. Все это чрезвычайно омерзительно для меня, хоть и не отношу себя к заядлым морализаторам. К тому же я три раза вдовец. Я не стал говорить Леонтию о непристойном предложении Кобцевой, потому как мне не хотелось, чтобы эта грязь вышла за стены ее квартиры. И надо знать Тимофея Толкушина. Это безумный ревнивец, разъяренный бык! Он действительно собирался разводиться со своей прелестной женой и жениться на Кобцевой. Он желал, чтобы она покинула сцену и посвятила себя только ему. Он справедливо полагал, что если он приносит ради нее такую жертву, разрушает семью, то и она должна поступиться чем-то. Но это не для Беллы! Она никогда не терпела никаких ограничений своей свободы, возможности делать что хочешь. Вероятно, Тимофей Толкушин все же прознал о ее намерении его покинуть, со мной или с кем-то другим, и он убил ее из ревности. Вот что приходит мне в голову.
– Славно, славно! – Сердюков потер руки от удовольствия. – Значит, вы говорили с Рандлев-ским и потом покинули его квартиру, чтобы вернуться к Толкушиной. Вы никому не рассказывали ни о ключе, ни о букете – тайном знаке грядущего свидания. А сюртук, который был на вас, он где теперь?
– Вероятно, в гардеробной, – пожал плечами Нелидов.
– А ключ, ключ, который дала вам госпожа Кобцева, вы перекладывали куда-нибудь?
– Вовсе нет, к чему он мне? Я и думать о нем забыл!
– Замечательно! Стало быть, можно надеяться, что он там и лежит, в кармане сюртука?
– Наверное! Коли желаете, мы прямо сейчас и посмотрим!
Хозяин кликнул лакея, и тот поспешил осветить путь свечами. Собеседники из кабинета перешли в просторную гардеробную. Тут царили сюртуки, брюки, фраки, жилеты и галстуки, шелковые и батистовые сорочки, тонкое белье, словом, полный набор модного столичного жителя. Нелидов быстрым движением руки передвинул несколько вешалок, нашел сюртук и засунул руку в карман, потом в другой. Ключа не было, ключ исчез!
После неудачного поиска ключа Нелидов, совершенно обескураженный пропажей, предложил гостю остаться и заночевать, дело было к вечеру. Сердюков принял предложение, и гостя устроили в небольшой комнате окнами в парк. Укладываясь в постель, Сердюков положил на подушку «Смит и Вессон», на всякий случай. Вдруг да Синяя Борода снова начнет чудить и его мистическая сила придет в действие. Вообще дом литератора, окружающий его парк да и сам хозяин – все нагнетало мрачную таинственность. Сердюков долго не мог уснуть, все ворочался, прислушивался, вздрагивал. В голове хороводом крутились мысли и впечатления, услышанное от Нелидова не желало раскладываться по полочкам. Сам хозяин произвел на следователя странное впечатление. Возможно, Сердюкову стало даже жалко литератора. Безусловно, он мог быть убийцей. Но самое главное – как, как он это делал? И зачем?
Ночью снились тревожные, неприятные сны, в которых полицейский видел литератора, естественно в виде Синей Бороды, Толкушина и убиенную Кобцеву. Сердюкову, много лет отдавшему борьбе с преступностью, редко снились, так сказать, профессиональные сны: жертвы, убийцы, мошенники, воры. Это заполняло его жизнь днем, а то, что он видел во сне, он чаще всего, слава богу, не помнил. Иногда во сне приходила покойная матушка, иногда он снова видел себя ребенком, гимназистом. Но обычно он просто проваливался в глубокую темную бездну, а наутро вставал со свежей головой и не мучился толкованием увиденного. Этим он счастливо отличался от тех людей, которые, вставши поутру, первым делом бегут к соннику и лихорадочно ищут толкование привидевшегося сна. И не дай боже им увидеть что-нибудь безобидное, что на поверку окажется сущим кошмаром. Приснится порванный зонтик – узнаешь бедность, увидишь много мышей – ждут тебя тяжелые времена, а если мясо во сне вкушаешь, то готовься к болезни.
Утро не принесло никаких новостей. За завтраком Сердюков спросил хозяина, нельзя ли ему немного погостить, если так можно выразиться, в доме, чтобы составить собственное впечатление от произведений автора, чтобы понять, как, откуда вырастает эта чудовищная сила, несущая смерть. Что ж, Нелидов не был против. Одиночество сводило его с ума. Так пусть хоть следователь находится в пустом и мрачном доме вместе с ним. Одно только обстоятельство ограничивало время пребывания Сердюкова. Дней через десять намеревался вернуться Рандлевский. Он вынужден был покинуть товарища и отправиться в Петербург. Театр продолжал гибнуть, и надо было либо его спасать, либо продавать то, что останется от его крушения. К тому же Рандлевский вызвался подыскать Нелидову квартиру. Сам же Нелидов был пока не в состоянии ничего предпринимать. Феликс поведал Сердюкову, что Рандлевский буквально спас его после отъезда Софьи. Если бы не он, Нелидов точно бы расстался с жизнью. И вообще Леонтий верный и преданный друг, единственное, что у него осталось в этой жизни. Он, Леонтий, всегда оказывался рядом. Он поддерживал Феликса в тяжелых испытаниях, он помогал подняться на ноги, когда судьба гнула к земле. А главное, он оказывался неизменно верным их дружбе, несмотря на страшную способность Нелидова нести смерть близким людям. Иной побежал бы прочь без оглядки, крестясь или плюя через плечо, а то и прямо пошел бы в полицию. Знал ли Рандлевский о мистическом роке? О, несомненно! Не только знал, но и пытался уберечь Нелидова, предостеречь. А он, Феликс, не слушал его, верного товарища, брата. Нельзя, нельзя было позволять себе слабости любви, подвергать риску жизнь любимой женщины. Нельзя!
