Случилось это, вероятно, потому, что Василий Васильевич «отплачивал» Турке любовью за его удивительную, как бы собачью, привязанность к дочери Алле. Наконец Змглод просто как-то «навязался» Ильеву и будто заставил себя полюбить.
За последний год, заметя и обсудив странную дружбу между дочерью и Туркой, Василий Васильевич стал задумываться на их счет. Если б не «басурманство» Змглода, то чем бы он не жених для дочери нахлебника, побочного дворянина… Однако, басурманством Змглода было только его происхождение, так как веры он был православной, назывался Денисом и еще исправнее ходил в храм и говел, чем многие из настоящих православных.
Но этот Денис Иваныч никогда ни единым словом не обмолвился насчет своих мыслей или намерений по отношению к молодой девушке.
Недавнее происшествие в семье, судьба Аллы из-за нежданной прихоти старика, у которого он жил на хлебах, глубоко поразили Ильева и горько отозвались… Он был слишком порядочный и нравственно-чистый человек, богобоязненный и совестливый, чтобы не понять, в какое горькое и зазорное положение попала подросток-дочь, став любовницей старого родственника.
Но противодействовать, бороться или, наконец, бежать с Высоксы и начать нищенствовать силы, конечно, не хватило. И когда гнусное и греховное дело должно было окончательно решиться, Василий Васильевич только и смог, что уйти… пойти на богомолье ко святым местам, замаливать свой грех слабоволия и «его» грех сластолюбия…
Вернувшись недавно из Оптиной пустыни, Ильев снова принялся за свои «святыя» книги и еще более чуждался всех обитателей дома и двора. К прежней нелюдимости теперь еще прибавился стыд людей. Ильеву казалось, что все давно знают «срам и грех» его дочери и корят его или издеваются над ним.
Узнав о болезни удивительной и внезапной приятеля Дениса Иваныча, он собрался навестить его, но рунты его не пустили к больному, объяснив, что Змглод строго заказал никого к себе не допускать.
Приняв нежданно явившегося Змглода, Ильев ахнул при виде приятеля: настолько изменился тот.
— Что это ты? Зачем поднялся? — воскликнул он. — Надо долежать во всякой хворости.
— Ничего, — угрюмо ответил Змглод. — Моя хворость такая, что хоть всю жизнь лежи, не долежишься до облегченья.
— Да что у тебя? Сказывали — лихорадка… Я был у тебя — не пустили.
— Тебя-то, Василий Васильевич, я бы рад был повидать, да думал, ты не соберешься ко мне, а всех прочих я рунтам действительно наказал не пускать: лезли из любопытствия одного, поглазеть, как Турка издыхает — по-русскому или по-своему, по-басурманскому…
Змглод хотел улыбнуться, но не смог.
— Ну, вот и напрасно… Лежал бы, — сказал Ильев.
— Я опять лягу. Я встал, чтобы только тебя повидать…
— Спасибо… Я бы и сам пришел. Позвал бы… а то отложил бы.
— Нельзя откладывать, — вдруг быстро и резко вымолвил обер-рунт и странными глазами глянул на Ильева. Старик вопросительно смолчал, глядя на него.
— Нельзя откладывать, — повторил тот.
— Что ж так? Не пойму.
— Дело у меня до тебя, Василий Васильевич, страшнеющее дело.
— Что ты? Бог с тобой.
— Страшнеющее, — глубоко повторил Змглод… — Вот ты меня сейчас выслушай, а там без ножа и зарежь… Нет, я уж зарезан. Ты меня только дорежешь…
— Да Бог же с тобой… — уже отчасти робко произнес Ильев, будто смутно чуя, о чем сейчас дело зайдет.
И он не ошибся. Обер-рунт помолчал мгновение и, опустя глаза в пол, выговорил будто через силу:
— Василий Васильевич… Кабы я проявился вдруг женихом… ты бы меня… Женихом, знаешь, я чаю, чьим… Ты бы мне арбуз поднес или бы сыном назвал?..
Ильев настолько смутился неожиданным и крутым оборотом беседы, что сидел румяный, с раскрытым ртом и молча двигал руками, разводя ими, как бы взамен слов, которых не находил.
— Я человек не богатый, но не холоп… я вольный… — заговорил Змглод. — И по закону наших мест, я не крестьянин и не мещанин, а больше… вроде дворянина, что в Польском королевстве шляхтой прозывается… Уйди я отсюда в столицу, я всегда достану себе место по полиции с жалованьем… И я бы давно ушел отсюда. Меня давно в Питер земляки мои зовут и таковое место обещают… Меня здесь только одно держало, уходить не дозволяло… одна твоя Алла Васильевна… Ну, вот… я все выложил…
Василий Васильевич, уже не смущенный, а растроганный, понурился и молчал.
— Ах, Денис Иванович! — наконец воскликнул он и горько заплакал. — Что же ты раньше-то?.. Раньше бы…
— А теперь что же? Поздно разве? — странным голосом спросил Змглод. — Ну, что же? Сказывай…
И на смущенное и печальное молчание Ильева он прибавил:
— Ну, так я скажу, почему поздно…
— Знаешь, стало быть, — пролепетал старик.
— Знаю… Оттого я и хворал… хвораю… Вот что, Василий Васильевич: чужая душа — потемки, а в моей душе была и есть хозяйка, твоя Алла… Вот что…
— Да теперь-то… Теперь как же? Что мы можем с ним?.. Я хоть и отец, а что могу? Ты и того меньше… Оба мы ничего не можем.
— Все можем! — глухо ответил Змглод, нахмурясь снова.
— Он не отдаст, не позволит… Потом разве, когда прискучит… Да тогда и сам-то пожелаешь ли, Денис Иваныч?
— Нет. Ждать мне невмоготу. Лучше руки на себя наложить, чем знать куда она ввечеру идет… Нет, ждать нечего… Послушай вот, Василий Васильевич, что я порешил на случай, если не согласится этот идол.
— Кто? — ахнул Ильев трусливо.
— Он! — воскликнул вдруг озлобляясь Змглод. — Он! Истый идол! Старый живодер. Ирод он, младенцев побивающий… Алла — тот же младенец для его годов.
И Змглод холодно сурово передал Ильеву все то, что он надумал, весь свой план воздействия на барина, чтобы добиться его немедленного согласия на брак… Если же Басанов заупрямится, то он будет просить согласия Ильева на тайный увоз Аллы с Высоксы.
— Он и нас всех тогда прогонит… — заявил старик.
— С нами жить пойдете. Ко мне… В столицу. Пойми, — твердо произнес Змглод.
Совершенно смущенный и оробевший Ильев кончил просьбой дать ему сроку «в мыслях разобраться».
Не только вся полиция всех заводов, все рунты, но и сотни две заводских молодцов бросили работу и принялись за розыски бывшего канцеляриста.
Один лишь главный рунт не принимал никакой участи в этом деле, хотя изредка выходил из дому и сказывался здоровым. Доктор Вениус тоже заявил Аниките Ильичу, что его больной оправился, хотя и не вполне.
Змглоду было не до поисков. Все мысли его были устремлены на одно или слились в один смысл — избавить Аллу от старого барина.
