— Я выслушаю вас, — быстро сказала она. — Но где же?
— На маленькой веранде направо от галереи. Там нам никто не помешает, я выйду первая, вам останется только следовать за мной.
Элла ответила едва заметным кивком. Короткий разговор произошел так быстро, что никто из окружающих ничего не заметил; поэтому никто не обратил внимания, что Бьянкона исчезла из зала, а через несколько минут Элла последовала ее примеру.
Примыкавшая к приемному залу галерея, украшенная картинами и статуями, была пуста. Стеклянная дверь в конце ее вела на веранду, с которой днем открывался чудный вид на окружающие сады; теперь она была украшена высокими цветущими растениями и довольно ярко освещена. О существовании соседней уединенной комнаты знали лишь немногие, и разговору никто не мог помешать.
Беатриче уже находилась на веранде, когда на пороге послышался легкий шелест кружевного платья. Однако Элла остановилась в дверях, не делая дальше ни шага. С тем же гордым, неприступным видом, как при первой их встрече в деревенской гостинице, ждала она начала разговора, к которому ее принудили. Глаза итальянки, не отрываясь, с ненавистью смотрели на стоявшую напротив ярко освещенную белую фигуру, красота которой просто убивала ее.
— Синьора Элеонора Альмбах! — наконец начала она. — К сожалению, мне приходится сообщить вам, что ваше инкогнито уже почти раскрыто; пока оно известно только мне, но я сомневаюсь, чтобы вам удалось долго сохранить его.
— А на ком это отразится? — спокойно спросила Элла. — Принимая его, я не себя щадила.
— Так кого же? Может быть, Ринальдо?
— Я не знаю синьора Ринальдо.
Эти слова прозвучали так холодно и решительно, что в их значении невозможно было сомневаться. Беатриче на минуту потеряла дар речи, она совершенно не могла понять гордость, которая даже знаменитому Ринальдо не простила раз нарушенную верность.
— Я действительно не подготовлена к подобному отречению, — проговорила она. — Если Ринальдо…
— Вы желали говорить со мной, и я согласилась вас выслушать, — перебила ее Элла. — Бесполезно уверять, что мне нелегко было решиться на это, но я по крайней мере не ожидала услышать от вас это имя, да и не желаю его слышать. Прошу насколько возможно сократить этот разговор! Что вы хотите мне сказать?
— Прежде всего я должна просить вас выбрать другой тон для нашего разговора, — с раздражением продолжала Беатриче. — Помните, что вы говорите с Беатриче Бьянконой, имя которой известно вам не только по личным отношениям и которая может перенести вражду соперницы, но не презрение, какое вам угодно выказывать.
Элла совершенно холодно выслушала предъявленное требование. Отойдя немного в сторону, под защиту высокого растения, чтобы ее не было видно из галереи, она снова обратилась к собеседнице:
— Я не искала этого разговора. Вы принудили меня к нему, и потому должны переносить такой тон, какой я нахожу для себя удобным. По отношению к вам в моем распоряжении другого нет.
В глазах Беатриче сверкнула смертельная ненависть, но, чувствуя, что, дав волю своей страстной натуре, она утратит над собой всякую власть, а сопернице доставит новое торжество, она скрестила на груди руки и произнесла с уничтожающей насмешкой:
— Вы заставляете меня дорого платить за то, что я оказалась победительницей в борьбе, за которую наградой была любовь вашего супруга.
— Вы ошибаетесь, — холодно возразила Элла. — Я вообще никогда не борюсь за любовь мужчины, предоставляя это женщинам, которые сперва с трудом добиваются такой награды, а потом вечно дрожат от боязни утратить ее.
Последние слова, казалось, затронули больное место Беатриче; она побледнела, но сказала прежним насмешливым тоном:
— Конечно, вы имели право требовать ее на основании венчального обряда. К сожалению, этот талисман не от всякого несчастья может предохранить, например от измены в любви.
Теперь настала ее очередь попасть в незакрытую рану, нанесенную ее собственной рукой, но стрела отскочила, не произведя желаемого эффекта. Элла гордо выпрямилась и холодно промолвила:
— Если не спасет от такого горя, то по крайней мере защитит от стыда. На долю покинутой жены остаются участие и симпатии всего света, на долю покинутой возлюбленной — только презрение.
— Только это? — глухо произнесла Беатриче. — Вы ошибаетесь, ей остается еще мщение!
— Это угроза? — спросила Элла. — Кто вызвал ваше мщение, тому и надо защищаться от него, меня же это не касается.
— Разумеется! Ведь вы родились на севере, где не знают страсти, как мы понимаем ее. У вас на первом плане стоят предрассудки, обязанности, мнение света и только на втором плане — любовь.
— Конечно, на втором. — В голосе Эллы теперь звучало нескрываемое презрение. — На первом месте — женская честь, мы привыкли всегда и безусловно ставить ее выше всего; конечно, это только предрассудок, от которого синьора Бьянкона свободна.
Молодая женщина не знала соперницы, которую раздражала, в противном случае она сдержала бы свою оскорбленную гордость и, может быть, не решилась бы говорить таким тоном. Действие, произведенное ее словами, испугало ее самое. В итальянку точно вселился демон; казалось, от всего ее существа распространились смерть и погибель. Темные глаза грозно сверкали, с губ сорвалось гневное восклицание, и, забыв все на свете, она быстро сделала несколько шагов вперед. Перед этим угрожающим движением Элла невольно отступила.
— Что это значит? — с твердостью спросила она. — Покушение на убийство? Вы забыли, где мы находимся. Я вижу, что была неправа, согласившись на разговор. Теперь как раз пора его закончить!
Беатриче опомнилась; по крайней мере, она остановилась, хотя глаза ее все еще выражали угрозу. Она судорожно сжимала в руке соскользнувший с головы черный кружевной шарф, не замечая, что один красный цветок выскользнул из волос и упал на пол.
— Вы раскаетесь в своих словах, — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Вы не знаете, что такое мщение? Ну, а я знаю и покажу вам обоим — вам и ему!
Она исчезла, оставив молодую женщину одну. Элла чувствовала себя не в силах сразу после происшедшей сцены вернуться в зал и отвечать на встревоженные вопросы Эрлау. С трудом переведя дыхание, она опустилась на стул и оперлась головой на руку. Она была потрясена такой дикой ненавистью и угрозами, но в то же время у нее на многое открылись глаза. Ненавидят только победоносную соперницу, а мстят — за утраченное или за то, что отчаялись удержать. Значит, очарованию пришел конец… Но к кому же относились угрозы? К Рейнгольду? Элла побледнела; сама она спокойно выслушала слова о мщении, но при мысли о том, что они относились не к ней, ее охватил ужас, и, прижав к груди руки, она в безотчетной тревоге тихо прошептала:
