Барак к утру совсем остыл. Сон арестанток, спавших на грубо сколоченных нарах, больше напоминал бредовое забытье. То и дело кто-то стонал, кто-то всхлипывал во сне, кто-то бормотал невнятное. Лица женщин, изможденных непосильной работой, преждевременно состарились.
Они все казались лицами старух – посеревшие, высохшие, покрытые сетью морщин.
Соня не могла спать – мучила боль в ногах. Распухшие колени казались чужими, ступни нестерпимо кололо иголками, малейшее движение приносило острую боль. Соня старалась не стонать, чтобы не разбудить других.
Накануне улеглись поздно – в бараке царило оживление.
Как правило, после работы все с ног валились, а тут событие – привезли новеньких. Их было двое.
Учительница из бывших, ясное дело – попала за происхождение. Вторая – медичка, врач из Москвы, политическая. Стали знакомиться. Окружили, конечно, в первую очередь медичку, стали болячки показывать. А новенькие все еще в шоке. Понять не могут, куда попали. В бараке разит прелой одеждой, мочой, карболкой. Учительница из дворян побледнела, застыла как памятник, смотрит на всех испуганно. Жалко Соне стало ее. Вспомнилась Зоя Александровна с ее строгими утонченными манерами, со стихами и затаенной грустью. Часто теперь ночами Соня вспоминала свою жизнь, отдельные, будто выпавшие из памяти эпизоды. Улетала она из барачного смрада и тьмы в эти наполненные светом времена и рада была затеряться там…
Медичка сразу углядела Сонины больные ноги, приподнятые на возвышение из свернутого ватника. Подошла, потрогала.
– Почему вы не в больнице? – спросила она. – Вам непременно в больницу нужно. Само не пройдет.
Позади нее раздался грубоватый смешок.
– Больница, милая моя, для людей. А здесь, как вы понимаете, враги народа!
Медичка испуганно оглянулась. На нее смотрела с верхних нар Раиса Зыкова, бывшая работница обкома, занимавшая когда-то большой пост, а теперь, как и все, носившая пришитый на спине и рукавах длинный лагерный номер.
– Здесь вам, милейшая, не Арбат, а лесоповал.
– Я обращалась, – отозвалась Соня, – и в больнице лежала. Не помогает.
Зыкова сверху зло хмыкнула. Она попала в лагерь позже Сони и поначалу держалась обособленно. Считала, что в массу истинных заговорщиков и врагов попала по ошибке. Позже стала общаться и поняла, что виноватых в бараке практически нет. Ошибка приобретает гигантские размеры.
Зыкова оказалась нормальной бабой, только немного более злой и прямолинейной, чем другие.
– А чем у нас в больнице лечат? Два лекарства от всего – аспирин и карболка! – не смолчала Сонина соседка.
Пока Зыкова ворчала и ворочалась наверху, Соня заметила, что учительница-дворянка слишком пристально смотрит на нее.
«Наверное, я похожа на привидение», – невесело усмехнулась про себя. Но новенькая уже шла навстречу, и глаза ее сверкали непонятной для Сони радостью.
– Вы ведь Софья Круглова? Я узнала вас!
На них обернулись сразу несколько человек. Соня непонимающе уставилась на женщину. Она ее не знала.
– А вы-то ее откуда знаете? – свесилась сверху Зыкова. – Землячка, что ли?
– Да что вы! У меня дома вырезка из газеты с вашей фотографией хранится. Я учеников на экскурсию в вашу коммуну привозила. О вас же слава гремела по всему краю! Ну помните, мы весной приезжали, вы еще нам трактор демонстрировали и мастерскую показывали по изготовлению обуви…
– Извините, не помню. Много туда приезжало…
– А я вас помню. Я еще тогда тему для сочинения в классе дала: «Идеал строителя коммунизма». Так все девочки о вас написали, так вы их… потрясли…
Учительница запнулась, наткнувшись на несколько пар глаз, которые с непонятным выражением взирали на нее.
– А… почему вы здесь? Что случилось? – не отставала учительница.
– Что в душу к человеку лезешь? – оборвала ее Зыкова. – Не видишь – больная она. Не до разговоров.
– Я просто хотела…
– Прикрыли их коммуну. Разогнали поганой метлой. Потому что не коммунарки они оказались, а скрытые монашенки и удумали свергнуть социализм. – И Зыкова засмеялась нехорошим смехом.
Соня не выдержала:
– Перестань, Рая. Что ты, в самом деле… Человек от души, а ты…
– Да терпеть не могу я этих правильных дамочек с розовыми соплями! – взвилась Зыкова. – Прямо Вера Павловна из романа Чернышевского! Ах, коммуна! Ах, мастерская! Ах, передовое хозяйство!
Зыкова слезла с нар и закурила самокрутку. Едкий дым пополз от нее. Учительница закашлялась.
– Коммуна ваша была обречена, – резко заявила Зыкова. – Это ведь поначалу действовал бухаринский призыв: «Обогащайтесь!» Однако НЭП постепенно зашел в тупик. В двадцать девятом нам в обком указание пришло: курс на всеобщую коллективизацию. Никаких коммун, одни колхозы. Коммуна ваша товарно-денежные отношения с государством имела. Колхозы-то можно и на трудодни посадить, а коммуне за товар платить надо было. Не вписывалась она! Ясно? Вот ее и закопали. Чтобы не высовывалась! Что тут непонятно?
И Зыкова снова засмеялась. Смех ее перешел в надрывный затяжной кашель. Соня отвернулась. Ей было все равно. Сейчас она хотела всего лишь придать удобное положение ногам, чтобы боль хоть немного отпустила. А учительница, как оказалось, не ушла. Она потрогала Сонины валенки и ахнула:
– Да они у вас мокрые! Нужно посушить.
И потащила валенки к печке. Соня закрыла глаза. Зыкова натужно кашляла с верхних нар. Самокрутка, обычно выручавшая ее, уже не помогала. На соседних нарах Сонина соседка Зина, укладывая соломенный тюфяк, что-то тихонько напевала. Она и в лагерь-то за песни попала – частушку исполнила про вождя всех народов.
Соня окликнула ее. Зина уселась напротив, кивнула.
– Что? – участливо спросила Зина. – Обратно письмо почитать?
Соня кивнула.
Осторожно достала из-за пазухи смятый зачитанный листок бумаги – письмо от родителей.
Письмо было послано на любимский адрес Вознесенских и только стараниями Маши не затерялось, нашло адресата и много дней и ночей согревало Соню своим теплом.
«Дорогая наша дочь Соня! – писал отец размашистым крупным почерком, каким всегда вел толстую амбарную книгу. Не знаю, свидимся ли, когда и потому прошу: прости и не поминай лихом. Живи, как Бог подскажет».
В этом месте Зина прервала чтение и украдкой глянула на соседку. По щеке Сони ползла одинокая слеза. Зина вздохнула и продолжила:
– «Устроились мы с матерью неплохо. И здесь живут люди, в основном охотники-чалдоны. Кругом тайга, край богатый, но необжитой. Мы с матерью живы-здоровы, чего и вам с внучкой желаем. Занимаемся мы, дочка, огородом, садом, выводим новые сорта морозоустойчивых яблонь. Охотники ходят к нам за семенами».
