Он швырнул сверток на стол. От зловещего стука на столе задрожали перья и лампы. Голова раскалывалась от очередного приступа мигрени. Роуэн взял из верхнего ящика стола один из приготовленных бумажных пакетиков и сунул в карман.
— Пойду навещу одного из друзей и посмотрю, не смогу ли прояснить голову. Оставайся здесь, Гейл. Все кончено.
— Что?
Стук в дверь напомнил ей, что мир не исчез в холодной пустоте, сковавшей грудь.
— Посыльный, доктор. Требуется ваша помощь, — сообщил.
Картер и застыл в ожидании ответа Роуэна.
Роуэн быстро прочитал записку. Она была от леди Прингли, и он ощутил во рту ненавистный привкус горечи. Но леди Прингли была ничуть не хуже любого другого предлога, чтобы уйти из дома.
— Скажите Тео, что сейчас спущусь.
Едва Картер закрыл дверь, как Гейл бросилась к Роуэну, желая остановить его.
— Роуэн, подожди!
— Это судьба. Приезд Уитфилда и эта нелепая ссора. Пусть уж лучше так. — Он покачал головой: — Прощайте, мисс Реншоу. Поверьте, что я искренне желаю вам счастья и успеха в будущих свершениях.
— У тебя есть все основания сердиться. Я должна была…
— Все кончено. Но я хозяин своему слову. Я найду другого доктора с заслугами более весомыми, чем мои, который согласится взять вас под свою опеку, и позабочусь, чтобы вы продолжили образование, даже если для этого придется отправить вас в Париж или Нью-Йорк. И, безусловно, верну вам все до последнего фунта, что вы потратите на это приключение, мисс Реншоу. Вы заслуживаете того, чтобы учиться и преодолевать трудности, чтобы ваш неординарный ум мог процветать. Но более всего вы заслуживаете безопасности и счастья.
— Ч-что? Но я думала…
— Во-первых, тот, кто угрожает моему кругу и отравил Кэролайн Блэкуэлл, все еще здесь, и я не хочу подвергать вашу жизнь риску. Я полюбил вас, мисс Реншоу, но в нынешней опасной ситуации не могу примерить на себя роль кавалера.
Впервые в жизни она не нашлась, что ответить. Расценив, к несчастью, ее молчание как согласие со сказанным, он продолжил:
— Второе: я не могу постоянно совершать одни и те же ошибки. Я не могу снова любить женщину больше, чем любит меня она. Я не могу жертвовать своей работой или честью или жить во имя радости другого. Я питал глупые мечты, что ты оценишь меня, Гейл. Что увидишь во мне друга и поймешь, что возникшая между нами страсть — это предвестник большого счастья. Но я тебе не нужен.
Он открыл саквояж и начал быстро проверять, все ли на месте, продолжая говорить холодно и методично, как будто оставлял ей инструкции для следующего лабораторного эксперимента.
— Тебе нужны рекомендации и уважение. Я не могу оспорить ни одно из этих желаний. Я надеялся, что они мне не помеха, что они не уменьшат моих шансов, но… Тебе нужна еще и свобода. И я, наконец, понял, что, по крайней мере, это я могу тебе дать, отпустив тебя.
— Нет.
— Я сказал Уитфилду то, что он хотел услышать, Гейл. Но однажды тебе придется сказать правду своим родным и надменным, надутым пустозвонам вроде Уитфилда. А я слишком тебя люблю, чтобы находиться рядом, когда они втопчут тебя в грязь и начнут поносить за это. Но ты этого хочешь. Чтобы нашелся кто-то, кто сделает шаг в сторону и даст тебе возможность самоутвердиться. Только кто может это сделать? Кем должен быть этот человек? Вознести твои надежды, чтобы потом увидеть, как ты сгоришь на костре? Пусть это будет другой, Гейл. Не я.
— Роуэн, я…
— Не я, Гейл. Я на это никогда не пойду.
Он захлопнул саквояж и вышел, закрыв за собой дверь, уверенный, что даже на том свете не подвергнется большей муке и боли, чем потеря любви.
Едва дверь закрылась, как слезы застлали ей глаза. Гейл всеми силами старалась их сдержать. Она даже не знала толком, что случилось и чего ожидать дальше. Сознавая, что теряет свое сердце, а вместе с ним и решимость, она чувствовала, сколь хрупкой и слабой была в эту минуту. Страстная интерлюдия в карете потрясла ее. Прикосновения его рук пошатнули ее устои, превратив в женщину, которую она не узнавала.
А она бежала от него, как избалованное дитя. Вместо того чтобы довериться ему и признаться в своих чувствах, она спряталась от него в своей комнате, за запертыми на засов дверьми.
Как трусиха.
Опять.
Потом, услышав, наконец, звонок, возвестивший о его возвращении, она спустилась вниз, чтобы извиниться, пока он не ушел к себе и не наступила еще одна ночь без него. Но вместо этого оказалась под дверью библиотеки и подслушивала, как вор.
Он разговаривал с тем ужасным типом, Уитфилдом…
Она переборщила.
Опять.
Взгляд Гейл упал на сверток, который он бросил на стол. Она развернула его дрожащими руками и обнаружила атлас по анатомии, который так восхитил ее в первое утро пребывания в этом доме. Это была та самая книга, которую Роуэн забрал из ее рук, такая дорогая и красивая, что от одного взгляда на нее у Гейл сдавило грудь. Он сделал книге новый переплет из зеленой кожи и вытиснил на нем ее инициалы. Открыв атлас на первой странице, Гейл увидела надпись, гласившую что книгу подарил Роуэну его отец.
«Медицина — это всего лишь инструмент, мой сын, и в конце дня ты можешь спросить себя: все ли ты сделал, чтобы спасти то, что можно спасти, или избавился от того, от чего следовало избавиться? Всегда отличай одно от другого. Работай головой».
Под этой надписью она прочла другую, оставленную знакомым, неразборчивым почерком Роуэна:
«Гейл, к сказанному моим отцом, думаю, могу честно добавить: прислушивайся к своему сердцу. Я верю в тебя, и, если будешь следовать своему внутреннему голосу, каждый пациент, которого ты будешь лечить, получит исцеление от твоего прикосновения».
Горничная леди Прингли проводила его в гостиную, и Роуэн тотчас понял, что вызов не носил экстренного характера. Вместо обычного маршрута в спальню хозяйки его направили в официальную, лишенную приветливости комнату тусклого оливково-зеленого тона.
«Боже милостивый! День сегодня не задался».
Его покровительница не страдала ни от головной боли, ни от нервного приступа, но у нее была гостья. Справа от нее, прямая как палка, восседала в сером дорожном платье миссис Джейн Гамильтон. По ее мрачному выражению лица и возбужденному состоянию леди Прингли Роуэн понял, что злобу, которую миссис Гамильтон источала у себя в гостиной в Стэндиш-Кроссинг, она привезла с собой в Лондон.
— Доктор Уэст! Вот видите, я же говорила, что он приедет быстро! — Румянец леди Прингли выдавал, с какой радостью исполняла она свою роль в этой непристойной драме. — Доктор Уэст — мой любимый доктор и замечательный человек, миссис Гамильтон. Получив ваш запрос, я тотчас поняла, что произошло какое-то недоразумение, но, — она указала Роуэну на стул, — я знала, что доктор Уэст оценит дружескую помощь и вмешательство и расставит все по своим местам. Не так ли, доктор?
