— Он умер, — без всякой интонации и без признаков каких-либо эмоций ответил Тристан.
Федра подняла голову и увидела, что глаза Тристана подозрительно заблестели. Она не ожидала этого и поэтому была удивлена.
— О Господи! — Она положила ладони на лацканы его халата. — О, прости, пожалуйста, Тристан, я не знала. Мне очень жаль.
В комнате на мгновение воцарилась мертвая тишина.
— Об этом не знает никто, — наконец выдохнул он.
— Никто?
— Только врач и дворецкий. — Тристан положил ладони Федре на плечи. — Пока об этом не должен никто знать. Ни одна живая душа. Так нужно для дела.
Она шагнула назад, ей сразу же захотелось задать вопрос: «Почему?» Но застывшая в его глазах боль заставила Федру промолчать.
— Мне очень жаль, — снова повторила она. — Вероятно, ты очень любил его. И он тебя.
Тристан затряс головой. Снова посмотрел ей в глаза.
— Думаю, я совсем не любил его, — сказал он. — И отец отвечал мне тем же.
— Но, Тристан, это ведь не может быть правдой. — Она прижала ладони к его небритым щекам. — Его смерть заставляет тебя страдать, я вижу это. Люди часто не показывают своих чувств, но это не значит, что они их не испытывают. Мы все просто слишком боимся обнажиться, боимся, что нам причинят боль, что нас оттолкнут, если узнают нас настоящих. Твой отец, вероятно, был не из тех, кто открыто демонстрирует свои привязанности. А потом, я не понимаю, как он мог не любить тебя. Как можно не любить тебя…
— Фе! — Он провел рукой по своим густым всклокоченным волосам. — Фе, ты глупо поступила, придя сюда.
— Нет, — уверенно проговорила она. — Вовсе нет.
Федра вдруг приподнялась на цыпочки и быстро прижалась губами к его губам. Все это выглядело так естественно и казалось совершенно необходимым сейчас. Может быть, она пришла только ради этого?
Но сейчас в этом поцелуе ощущалась страсть, он пробуждал темные силы, дремавшие в них обоих, вызывал к жизни глубоко скрытые животные инстинкты. Его губы ласкали ее рот, прижимались к ее губам, отпускали их на мгновение, чтобы затем снова наброситься на них.
Но внезапно Тристан остановился и отшатнулся от Федры.
— Уходи, — глухо проговорил он. — Я начну искать твою Милли. И даю слово, я поставлю тебя в известность обо всем, что мне удастся узнать. Иди домой, Фе.
Она снова быстро прижалась губами к углу его рта.
— Ты действительно этого хочешь? — Федра опустила глаза. — Мне кажется, что нет.
— Возвращайся домой, дорогая, — выдохнул он. — Я очень устал и пребываю в плохом настроении. Я сейчас сам не свой, Фе.
Она открыла глаза и взглянула ему в лицо. Оно и в самом деле выглядело очень напряженным, а в глазах Тристана угадывалась боль.
Повинуясь своему инстинкту, Федра снова положила ладони ему на грудь и поцеловала Тристана в губы. Затем обвила его шею руками. Теперь это был поцелуй-сострадание, поцелуй, которым она хотела приободрить его. Сегодня Тристан был серьезен и сдержан и никак не мог справиться с охватившим его отчаянием. Когда он провел кончиком языка по ее губам, Федра слегка приоткрыла рот. Но внезапно внутри его что-то лопнуло, что-то разорвалось, и его охватило пламя, стоило лишь его языку погрузиться в теплую податливую плоть. Это возбуждение мгновенно передалось Федре, и по ее венам потек жар. Она почувствовала его и в Тристане. Ее тело сразу же сделалось беспомощным, мягким, колени слегка задрожали. Они оба знали, что это должно было случиться и это было неизбежно.
Его ресницы все еще были влажными от слез, лицо выглядело напряженным, похожим на маску, оно все еще хранило следы недавнего горя. Федра прижалась к Тристану, открыла рот, она жаждала дать ему все, что только он мог захотеть от нее. Его губы скользили по ее губам, его небритые щеки царапали ее кожу. Он обнимал ее, и Федра все сильнее прижималась к Тристану, с наслаждением вдыхая его запах. Запах мускуса, мыла и теплой кожи. Она испытывала ни с чем не сравнимое наслаждение и, как ни странно, чувство покоя. Федра ощущала себя на удивление спокойно рядом с Тристаном.
— Федра, — прошептал он.
Она чувствовала себя совсем слабой, абсолютно лишенной воли, она была не в силах оторваться от его губ. Ее сердце рвалось ему навстречу, ее тело больше не принадлежало ей одной, оно как будто слилось с телом Тристана и стало с ним одним целым. Федра снова поцеловала его, и на этот раз гораздо смелее, ее руки безостановочно скользили по красному шелку. Она гладила его по плечам и спине, она давала ему утешение, успокаивала, примиряла его с самим собой.
Он с благодарностью принимал эти ласки, наслаждался ими, а его язык продолжал исследовать теплую, мягкую глубину ее рта. Федра слышала, как громко и взволнованно билось ее сердце. О да, она знала, что сейчас должно было произойти, и хотела этого. Федра чувствовала уверенность, по крайней мере в эту самую минуту, что так и должно было быть, это должно было непременно случиться.
Они стояли у дивана, и Тристан, продолжая целовать Федру, снял с ее плеч пальто. Потом за пальто на ковер последовал и шарф. У Федры закружилась голова, и она, отступая назад, задела рукой стопку журналов, которые каскадом обрушились на пол.
Не думая о том, что она делала, Федра стала расстегивать пуговицы на его брюках. Неожиданно в ее голове всплыла строчка из давно прочитанного стихотворения: «И даже в смерти есть жизнь».
В течение последних трех недель она ощущала себя живой. Федра даже не могла вспомнить, когда в последний раз она чувствовала себя вот такой, способной в полной мере наслаждаться жизнью. Обычно ей всегда казалось, что она сторонний наблюдатель, только смотрящий издалека на жизнь других людей и не испытывающий желания присоединиться к их празднику. Но сейчас и для нее стало доступным и возможным то, что для других было естественным и даже обыденным.
Вскоре к пальто и шарфу на полу присоединилась жилетка. Брюки ее были расстегнуты и теперь опустились на бедра. Федра подняла ногу, и брючина соскользнула вниз. Она прижала колено к бедру Тристана, и он слегка пошатнулся. Чтобы не упасть, он, продолжая целовать Федру, оперся рукой о стол. Серебряное персидское блюдо сначала покачнулось, а потом вместе с ворохом бумаг, гусиных перьев и чернильниц соскользнуло к ногам Федры и Тристана.
Тристан приподнял Федру и посадил ее на край стола не обращая ни малейшего внимания на происходящее за окном. Поверхность стола по сравнению с ее разгоряченным телом показалась Федре очень холодной. Тристан в это время быстро снял брюки, а затем панталоны.
Федра с удивлением посмотрела на него, при дневном освещении его мужское достоинство производило более сильное впечатление, чем ночью. Не зная, как себя сейчас вести, она протянула руку и осторожно, словно сомневаясь, прикоснулась пальцами к горячей шелковистой поверхности. Он закрыл глаза и застонал. Приободренная этим, она стала действовать смелее, ее рука решительно заскользила вверх и затем снова вниз.
