И тут с ней приключилось нечто странное, какой-то недостойный ученого нервный припадок при мысли о том, что ей еще предстояло, потому что Рейли, удивленный, но ничуть не раздосадованный ее действиями, внезапно подался вперед, обхватил ее бедра руками и, взвалив ее на плечо, как он уже делал сегодня, без дальнейших церемоний понес в спальню.
Возможно, возымело действие то, что его губы больше не прижимались к ее губам. Возможно, прикосновение ее груди к горячей коже его спины.
Возможно, воспоминание о том органе, который она так недолго держала в руках, но память о котором вес еще не уходила. Что бы это ни было, но она все-таки изыскала момент, чтобы сказать отчаянным голосом, хотя речь ее была крайне затруднена оттого, что он нес ее на плече вниз головой и голос ее казался несколько придушенным:
— Рейли, право же, я не считаю, что нам следует это делать. Возможно, нам стоит остановиться на мгновение и подумать. Это может привести к целому ряду всевозможных осложнений, а они не нужны сейчас ни одному из нас…
В ответ он положил ее на постель, а когда она попыталась приподняться, всем телом прижал к кровати.
— Я серьезно, Рейли, — сказала Бренна со все возрастающим беспокойством.
Однако это беспокойство оказалось кратким, и она забыла о нем в ту минуту, как его губы снова прижались к ее губам, а руки Рейли снова оказались на ее груди.
— Рейли, — ухитрилась все-таки пролепетать Бренна. — Подумай… нам обоим… предстоит столько работы…
Она убедилась, что, когда мужчина целует тебя в грудь, говорить становится весьма затруднительно. А чем, собственно, он занимается? — с трудом соображала она. Ей показалось, что его неутомимые пальцы, ухватив кайму ее платья, тянут его все выше и выше. Сначала он приподнял ее юбку, приоткрыв только лодыжки, потом колени, и наконец из-под края ее юбки показались кружева ее панталон, а потом и бедра и…
— Ты права, — согласился Рейли, поднимая лицо, прежде скрытое в ложбинке между ее грудями, и бесцеремонно разглядывая ее. В ее комнате не горел камни. Теплилась только одна свеча, которую она оставила гореть, когда ходила сюда переодеваться, и ей не очень ясно было видно его лицо.
Однако она отлично осязала его. Его почти преступно ловкие и умелые пальцы успешно задрали ее юбки до талии и теперь шарили по ее телу так близко от того места, которое томилось по его прикосновению. Это никуда не годилось. Совсем никуда не годилось.
— У нас действительно много дел, — повторил Рейли, целуя ее в шею, — у тебя и у меня.
— Ты знаешь, о каком деле я говорю, Рейли, — сказала Бренна сквозь стиснутые зубы. Ей приходилось отчаянно стискивать зубы, чтобы удержаться от страстного желания подставить свои бедра его рукам, столь уютно и уверенно расположившимся на них. — Это совсем не то. Я имею в виду мою…
Но ей так и не удалось закончить фразу, потому что рука Рейли сделала выпад и его ловкие пальцы легчайшим движением дотронулись до заветного треугольника, скрытого панталонами, и это прикосновение вызвало в ней столь живой отклик, что у нее перехватило дыхание и она закусила нижнюю губу. О Боже! Да разве такие ощущения можно было вообразить! А она-то проводила все свое время за карточками и микроскопом, даже не понимая, что значит чувствовать себя живой…
— Рейли, — сказала она, но на этот раз в ее голосе прозвучала мольба.
— Все в порядке, — ответил Рейли, и ей показалось, что в тусклом свете свечи сверкнули в улыбке его белые зубы. Но почему, собственно, он не мог улыбнуться? Рейли Стэнтон улыбался почти всегда. — Право же, Бренна!
И он снова поцеловал ее, но на этот раз поцелуй его был другим — медлительным и томным и все же достаточно жарким, но в нем появилось нечто новое, какая-то тайная цель. В чем эта цель состояла, Бренна узнала очень скоро, когда минутой позже лента, вдетая в ее панталоны, оказалась развязанной очень ловко и хитро, и прежде чем она успела сообразить, что происходит, одна из рук Рейли оказалась у нее между бедрами и поглаживала влажные завитки.
Сердце ее ответило на это барабанным боем, настолько громким, что он был способен заглушить стук дождя по соломенной крыше, и она закрыла глаза. Что еще ей было делать? Она не могла положить этому конец, не могла остановить его. Да, по правде говоря, и не хотела.
Потом каким-то образом вышло так, что на ней уже не оказалось панталон, как и платья, и она лежала теперь на кровати обнаженная. И когда она открыла глаза и посмотрела на него, оказалось, что и он в таком же виде. Приглядевшись повнимательнее из чисто научной любознательности, она удивилась, заметив, что его кожа была несколько темнее ее собственной, включая и те места, которые не подвергаются обычно воздействию солнечных лучей.
Но он не предоставил ей достаточно времени, чтобы она могла полюбоваться им. Он сжал ее в своих объятиях, и она оказалась лежащей на подушках той самой кровати, которая до сих пор не знала иной хозяйки, кроме нее, за все время своего существования, а теперь оказалась сценой, как с мимолетным чувством вины осознала Бренна, ее дефлорации. Его рот атаковал ее с новой силой, а пальцы впились в медно-рыжий треугольник между бедер.
Только на этот раз не было никакой попытки исследовать ее тело. Его умелые опытные руки легчайшим прикосновением заставили ее колени раздвинуться.
И он оказался между ними. Его обнаженное тело казалось горячим и жестким, к какой бы его части она ни прикоснулась бедрами, грудью, животом, руками, инстинктивно обвившимися вокруг его шеи. Он жадно и властно целовал ее и между поцелуями бормотал ее имя и много других нежных слов.
При этом одна его рука запуталась в ее распущенных волосах, из которых теперь были вынуты гребни, и они вольно рассыпались по подушке, другой же рукой он делал нечто, показавшееся ей непонятным…
Мгновением позже она почувствовала его отвердевшую мощную плоть вплотную прижатой к ее телу. Но она не испытала страха, который, как ей было известно, должна была испытать. Напротив, она испытывала все ту же непреодолимую тягу к нему, и ей хотелось, чтобы он дотронулся до нее всюду. И потом она сделала какое-то неуловимое движение, заставив свои бедра слегка податься к нему, и, вероятно, этого движения было вполне достаточно, чтобы он оказался внутри нее.
О, подумала она, это вовсе не так уж плохо. И что эти девицы в пансионе мисс Лэйвер, имевшие старших замужних сестер, болтали о том, как это больно в первый раз?
И вот он задвигался внутри нее, и она поняла, что эти разговоры имели под собой основание.
Оказалось, что он еще и наполовину не вошел в ее тело, даже и не приблизился к этому моменту, а ей уже стало больно. И было настолько больно, что она мысленно подивилась тому, что Флора раз за разом решалась терпеть такую боль, а позже еще большую — девять месяцев спустя, во время родов.
