Андре принужден был согласиться с этим, но разве г-н де Нанселль требовал от нее подобной осторожности? Она сама заявляла, что ее муж не был ни ревнивым, ни подозрительным. Не питая к нему любви, она сознавалась, что привязана к нему. Г-н де Нанселль всегда делал все возможное для того, чтобы жизнь ее была приятна. Он женился на ней, бедной девушке, и создал ей покойную жизнь. Он давал ей полную свободу действий. Никогда в Париже не спрашивал ее о том, как она проводит время. Он был удобнейшим и покойнейшим из людей. К тому же, будучи замкнутым, странным, рассеянным мечтателем, он жил, беспрестанно увлекаясь какой-нибудь прихотью. В настоящее время у него был этот пистолетный тир, за которым он проводил ежедневно несколько послеполуденных часов.
Андре Моваль также соглашался с тем, что г-н де Нанселль был наименее неудобным из мужей, и все-таки молодой человек чувствовал постоянное стеснение в его присутствии. Это стеснение не было причинено угрызениями совести за то, что он так поступал по отношению к г-ну де Нанселлю. Андре считал вполне естественным, что Жермена — его любовница. Она принадлежала ему по праву молодости. Они любили друг друга и доказывали это друг другу. Что было в этом дурного? Во все времена бывали любовники. Кроме Жермены и его, другие бывали в таком же положении, как и они. Он принимал его. Приходилось мириться с г-ном де Нанселлем, ну что ж, он мирился с г-ном де Нанселлем. Буамартен был собственностью г-на де Нанселля; но в Буамартене был павильон, ставший его собственностью, этот павильон, ежедневно обращавшийся в восхитительный рай!
Правда, он не раз воображал его себе вне всего того, что окружало его здесь, в какой-нибудь далекой лучезарной стране, где-нибудь на другом конце света, где он и Жермена могли бы принадлежать друг другу без помехи, без хитрости, без опасности. Вокруг них непроходимые чащи дремучих лесов. Морской ветер колышет вечно шумящие ветви. Они полны редкостными птицами и удивительными цветами. По вечерам вокруг их жилища зажигаются большие костры из сухих ветвей, чтобы отгонять диких зверей. Через окна отсвет этого огромного пламени озаряет пурпуром стены их убежища. Они живут там в победном великолепии и, лежа на диване, одетые лишь в отсвет костра, смотрят через стекла, как подымаются к небу огромные языки огня-охранителя, которые являются как бы пылающим символом их любви!..
Но Андре Моваль недолго предавался этим грезам и довольно быстро возвращался к действительности. Разве она не была достаточно приятной, чтобы удовлетворить его? В сущности, мог ли он желать более того, что она давала ему? Разве Буамартен со своим укромным павильоном не был прелестным местом? А Жермена — восхитительной любовницей? И сам г-н де Нанселль — весьма сносным мужем? Жермена первая не могла нахвалиться им, и Андре приходилось признавать, что он был бы не прав, жалуясь на него, — и, тем не менее, он не мог не думать о том времени, когда Жермена вернется в Париж и ему не придется выносить ежедневного присутствия г-на де Нанселля; его взгляд, останавливавшийся порой на нем или на Жермене, смущал Андре. Так, недавно за завтраком он заметил, что глаза г-на де Нанселля устремлены на жену с каким-то неопределимым выражением, от которого он чувствовал себя неловко, глотая поданный ему кофе.
Андре Моваль вздрогнул, ставя свою чашку на стол. Почему это г-н де Нанселль посмотрел так на него? Г-н де Нанселль встал и прислонился к перилам террасы. Его длинный и худой силуэт виднелся в профиль и походил на одного из манекенов, служивших ему целью для стрельбы. Был как раз тот час, когда он ежедневно отправлялся к своему тиру. Он собирался, вероятно, уйти по обыкновению. Как только г-н де Нанселль удалится, Андре и Жермене можно будет встретиться в павильоне. Андре исподтишка посмотрел на Жермену. Развалившись на соломенном стуле, она спокойно курила свою папиросу. Ее нога, обутая в серую замшу, виднелась из-под платья. Скоро Андре услышит скрип гравия под этим тонким башмаком. Вдруг он вздрогнул. Г-н де Нанселль коснулся его плеча.
— Как же это, молодой человек, вы покинете Буамартен, ни разу не увидав моего тира; а вам, Жермена, разве не хочется посмотреть на мои успехи?
Г-н де Нанселль закрыл своими длинными пальцами ящичек с папиросами, стоявший открытым на столе. Он снова продолжал:
— Вы еще успеете забраться к себе в павильон. Вы слишком утомляетесь! Отдохните же немного. И потом, мне хотелось бы, чтобы вы могли рассказать дю Вердону о моих успехах.
Андре согласился. Не было никакой возможности отказаться от приглашения. Жермена бросила свою папиросу:
— Раз вы уводите господина Моваля, я пойду писать письма, одно Дюмэну и одно Сен-Савенам. Ну, господа, желаю вам приятной прогулки.
Андре Моваль удивленно рассматривал г-на де Нанселля. Он казался не человеком, но автоматом. Он стрелял с поразительной ловкостью и правильностью. Понемногу чучела покрылись черными точками. Он стрелял почти без промаха.
Разряжая свое оружие, г-н де Нанселль говорил. Он пояснял свой метод. Андре нервничал. Ему надоело присутствовать при этом нелепом занятии. Время от времени он прерывал демонстрацию г-на де Нанселля, с отчаянием восклицая: «Как это любопытно!» Андре не осмеливался показать своей скуки или уйти от хозяина дома. Г-н де Нанселль порой посматривал на него. Когда пуля попадала в то место чучела, где должен был находиться какой-нибудь жизненный орган, он улыбался:
— Ага! Вот этот был бы готов! Прямо в сердце.
Г-н де Нанселль пальцем указал на грудь Андре, потом прибавил:
— А теперь постреляем в картон.
Небольшой белый четырехугольник, с изображенными на нем концентрическими кругами, четко выделялся на чугунной доске. Четыре выстрела раздались один вслед за другим. Г-н де Нанселль медленными шагами пошел за картоном. Андре стал с любопытством рассматривать его. Все четыре пули попали в цель. Г-н де Нанселль рассеянно поглаживал приклады двух пистолетов, лежавших на зеленом сукне ящика.
— Хе, хе! Ведь недурно, не так ли? Пистолет — прекрасное оружие, молодой человек… Да, вот что, возьмите это. Вы покажете дю Вердону, если, впрочем, не захотите оставить себе… на память.
И г-н де Нанселль, с каким-то странным видом, протянул Андре четырежды простреленный картон.
Андре Моваль уезжал в четыре часа. Утром он уложил свои вещи. Накануне он в последний раз встретился с Жерменой в павильоне. Их прощание было пылким и нежным, и Андре любовно всматривался в дорогое лицо своей возлюбленной. Выходя из-за стола, она нежно оперлась о его руку при переходе в гостиную. Г-н де Нанселль был углублен в чтение газет, Жермена, развалившись, курила. Андре говорил мало. Время от времени он подходил к окну. Серое и мягкое небо отражалось в водоеме. Несколько пожелтевших листьев покрывали пятнами гладь воды. Стоял нежный осенний день. Андре было грустно. Ему было жаль уезжать из Буамартена. Все получало в его глазах новую ценность: мебель в гостиной, где в день его приезда Жермена нежно погладила его по руке, как бы давая ему понять, что напрасны все их благоразумные намерения; парк, листва которого виднелась в окна, — все трогало его. Он думал с благосклонностью даже о прислуге этого дома: об Эмиле, камердинере, приходившем будить его по утрам, об Этьеннетте, горничной, встречаемой им в коридоре, когда она выходила из комнаты г-жи де Нанселль и так смешно старалась подражать манерам своей госпожи.
