В салон ввалился Бедлоу в поисках компании. Даже не пытаясь вступить в разговор, Моррисон склонился над своим дневником. Нисколько не смущаясь, Бедлоу подвинул стул. Моррисону безумно захотелось вернуться в блаженное одиночество австралийской пустыни, где ничто не мешает ясности мысли, которой, он боялся, уже никогда не обретет.
Сплетни фонтаном лились из уст Бедлоу. Моррисон, оставив всякую надежду написать хоть строчку в своем дневнике, мысленно восхитился этим неутомимым собирателем новостей. И Бедлоу, словно в награду, выдал ему пикантную подробность из жизни Пола Боулза, которого Моррисон в последний раз видел в толпе воздыхателей Мэй на шанхайских скачках. Так вот, Пол Боулз настолько разозлил своих работодателей из «Ассошиэйтед пресс», что не далее как вчера они отозвали его обратно в Сан-Франциско.
Одним меньше, подумал Моррисон и тут же вспомнил, что больше не участвует в забеге. Острое чувство потери скрутило его. Пробормотав что-то невразумительное, он поплелся в свою каюту, которую делил с японским торговцем бобами по имени Иендо.
Пока Иендо пыхтел и храпел, Моррисон то дрожал от холодных мрачных мыслей, то проваливался в жаркое забытье и поутру проснулся еще более усталым, чем когда ложился в постель. Десна все еще ныла после изуверств дантиста. Ссутулившись в тесноте каюты, он побрился, оставив на щеках кровавые порезы. Из зеркала на него смотрел болезненный мужчина с перекошенным ртом. Смочив салфетку холодной водой, он прижал ее к лицу. Теперь в зеркале отражался порозовевший и словно оживший человек. Уголок его рта дернулся, когда он прочитал вслух строчку из Киплинга, некогда приносившую ему успокоение:
Сколько таких вот Мэгги придет, дай лишь волю чувствам.
Но женщина — ха! только женщина, тогда как сигара — искусство[34].
Боже, он тосковал по ней.
Глава, в которой рассказы Лайонела Джеймса о подвигах в открытом море напоминают нашему герою о его месте в жизни
Оставив Куана заниматься своими делами, Моррисон, за которым теперь неотступно следовал рыбообразный Бедлоу, вошел в офицерскую столовую на острове Лиу-Кунг, где нашел Джеймса за стаканом с напитком, напоминающим ароматизированное молоко.
— Местный продукт. Не знаю, почему я не открыл его для себя раньше. Ичибан. Спасибо япошкам. Яйцо, молоко, бренди, джин, ликер Макао, тоник Ангостура — в общем, все атрибуты дьявола. Гардемарины пишут домой своим матерям про этот коктейль, но упоминают лишь первые два ингредиента. Отлично согревает, кстати. Джордж Эрнест, был инцидент. Слушай.
Джеймс стоял на палубе «Хаймуна». Была холодная ночь. Он оглядывал побережье, пытаясь различить вдали Порт-Артур, а за ним и Дальний. Двадцать пять миль темноты. Ни одного проходящего конвоя. Он уже собирался спуститься в рубку, когда сзади вдруг возник пароход с флагом русского адмирала, дымящий всеми четырьмя трубами. «Чертовски шустрая посудина», — заметил Джеймс.
Он поспешил в салон. Браун, оператор беспроводной связи на «Хаймуне», увлеченно читал роман Джека Лондона; должно быть, тоже бывал на Аляске. «Браун! — заорал Джеймс, и Браун аж подпрыгнул на стуле. — Включай передатчик! Нас вот-вот возьмут на абордаж русские! Передай Фрейзеру, что, если от нас не будет известий в течение трех часов, он должен связаться с британским уполномоченным, старшим морским офицером и редакцией «Таймс». — Джеймс снова рванул наверх.
Капитан Пассмор приклеился к биноклю. Русские уже шли борт о борт. «Черт возьми, Джеймс, — сказал капитан, не отрываясь от бинокля. — Это «Баян».
Услышав это, Моррисон встрепенулся:
— Флагман Макарова?
— Так точно. Флагман самого командующего Российским Тихоокеанским флотом, — подтвердил Джеймс.
Моррисон готов был поклясться, что на этих словах уши Бедлоу заметно выдались вперед.
— Браун отправил сообщение. В этот момент «Баян», уже обогнавший «Хаймун», внезапно сменил курс. И вот тогда прямо у носа «Хаймуна» полыхнула желтая вспышка огня.
У Бедлоу едва глаза не выкатились из орбит.
— О, черт! — воскликнул Моррисон.
Джеймс продолжал:
— Браун, белый как полотно, бросился обратно в рубку, пока Пассмор выкрикивал приказ бросать якорь. Я огляделся по сторонам в поисках Тонами.
— Твой японский переводчик.
Джеймс поморщился и сделал глоток ичибана, прежде чем продолжить:
— Старшина-рулевой сказал, что Тонами нырнул в свою каюту. Я толкнул дверь. Он был без рубашки и держал у живота кинжал.
Моррисон содрогнулся:
— Постой-ка. Ты хочешь сказать, что твой переводчик намеревался сделать себе харакири?
— Сеппуко. Так у них называется.
Похоже, самое интересное было впереди. Моррисон уже начинал догадываться, что это могло быть.
— Продолжай, старина.
— Я закричал, чтобы он остановился. Но он сказал, что знает, что делает, и швырнул мне пачку бумаг.
— Бумаги? Что за бумаги? — Бедлоу едва сдерживал нетерпение. Его глаза горели, усы топорщились, перепачканные молоком.
Моррисон ощетинился. Ему и без того забот хватало, а тут еще живой беспроводной телеграф рядом. Он оглядел обеденный зал. Его взгляд остановился на эксцентричном Реджинальде Джонстоне, веселом и общительном тридцатилетием шотландце, который служил в магистрате Вэйхайвэя. Моррисон знал, что Джонстон обычно путешествует в обществе мнимых друзей, знакомых ему с детства. Джонстон, как было известно, мог часами развлекать собеседника — или, если угодно, держать в плену, — угощая байками о распутстве миссис Уокиншоу, которая способна «шокировать гейшу», о зловещем чудовище Хоупдарге и прочими небылицами.
— Бедлоу. — Пальцы Моррисона клещами обхватили запястье майора. — Я хочу, чтобы ты кое с кем встретился.
Вернувшись к Джеймсу, Моррисон проворчал:
— Трепач и выскочка. Прилип ко мне, никак не могу от него отвязаться. А теперь расскажи мне про Тонами, и быстро. Он, конечно, не гражданский переводчик, это понятно. Я так полагаю, офицер японского флота. В каком чине?
Джеймс вымученно улыбнулся:
— Старший офицер.
— А что за бумаги?
— Его шифры. Он сказал, что в случае его смерти я должен уничтожить их.
— И когда ты собирался рассказать мне об этом?
— Извини, Джордж Эрнест. Это было частью нашей сделки.
— Сделки?
— Да, я должен был хранить молчание. Японцы взяли с меня клятву.
Моррисон удивленно повел бровью:
— Я так понимаю, наш работодатель в таком же неведении, как и я.
Джеймс кивнул. Он признался, что японцы наконец разрешили ему ограниченный доступ к театру военных действий при одном условии: что он проведет с собой на борт японского морского офицера, якобы гражданского переводчика. Тонами должен был исполнять роль цензора. Его задачей было следить, чтобы депеши Джеймса не содержали информации, которая могла бы навредить японской стороне. Да, он работал и переводчиком, но это был скорее бонус.
