— Настоящих пиратов? Флибустьеров? — Я оглядела маленький остров с возросшим интересом. — Это довольно романтично.
Штерн рассмеялся, и я взглянула на него с удивлением.
— Я не над вами смеюсь, миссис Фрэзер, — сказал он с улыбкой. — Просто дело в том, что я совсем недавно разговаривал в Кингстоне с одним стариком как раз об обычаях флибустьеров, база которых одно время располагалась в ближнем селении Порт-Роял.
Он поджал губы, размышляя, говорить ли дальше, но, покосившись на меня, решил рискнуть.
— Извините за прямоту, миссис Фрэзер, но вы все-таки замужняя женщина и, как мне известно, не понаслышке знакомы с медициной…
Он помедлил и, может быть, на том бы и остановился, но, выпив уже почти две трети кувшина, сделался очень разговорчивым.
— Вы, наверное, слышали об отвратительном грехе содомии? — пробормотал Штерн, покраснев до ушей и отводя глаза.
— Разумеется, — подтвердила я. — Вы имеете в виду…
— Уверяю вас, — кивнул он с авторитетным видом. — Мой информатор был осведомлен о нравах морских разбойников. Они были содомитами, мужеложцами.
Он покачал головой.
— Точно?
— Во всяком случае, таковыми их считали, — заметил он. — Мой информатор говорил мне, что, когда лет шестьдесят назад Порт-Роял поглотило море, очень и очень многие восприняли это как акт божественного возмездия, обрушившегося на грешников за их мерзкое и противоестественное поведение.
— Весьма милосердно, — пробормотала я, гадая, что сказала бы на это сластолюбивая Тесса из «Пылкого пирата».
Он кивнул с серьезностью совы.
— Говорят, в затонувших церквях Порт-Рояла до сих пор звонят колокола, возвещая о надвигающемся шторме, а бьют в них души утонувших пиратов.
Я подумывала о том, чтобы расспросить подробнее насчет «мерзкого и противоестественного» поведения, но тут на веранде появилась мамасита.
— Еда, — коротко бросила она и исчезла.
— Интересно, где отец Фогден ее нашел? — спросила я, отодвигая свой стул.
Штерн посмотрел на меня с удивлением.
— Где ее нашел? Ах да, я и забыл, вы ведь не знаете.
Он покосился на открытую дверь, куда удалилась пожилая женщина, но внутри дома было темно и тихо.
— Он познакомился с ней в Гаване, — сказал Штерн и поведал мне всю историю.
Отец Фогден уже десять лет отслужил священником, когда в качестве миссионера ордена святого Ансельма, пятнадцать лет назад, прибыл на Кубу. Призванный служить сирым и убогим, он несколько лет трудился в трущобах Гаваны, не думая ни о чем другом, кроме как об облегчении людских страданий и обретении Господней милости, пока в один прекрасный день не встретил на рынке Эрменегильду Руис Алькантару-и-Мерос.
— Не думаю, чтобы он даже сейчас понимал, как это все случилось, — произнес Штерн и сделал глоток вина. — Возможно, и она тоже. А может быть, она задумала это в тот самый миг, как только его увидела.
Так или иначе, спустя полгода вся Гавана была потрясена скандальной новостью: молодая жена дона Армандо Алькантары сбежала, причем не с кем-нибудь, а со священником!
— И со своей матерью, — еле слышно произнесла я, но Штерн разобрал мои слова и улыбнулся.
— Эрменегильда никогда не оставила бы мамаситу, — подтвердил он. — Ни ее, ни Людо.
Вообще-то у их побега почти не было шансов на успех, ибо дон Армандо был влиятелен и обладал большими возможностями, однако случилось так, что именно в это время англичане предприняли вторжение на Кубу и у дона Армандо появились заботы более неотложные, чем поиски сбежавшей жены.
Верхом, хотя поездку изрядно затрудняли наряды Эрменегильды, с которыми она не пожелала расстаться, беглецы добрались до Байамо, наняли рыбачью лодку и прибыли на Эспаньолу, где можно было не опасаться преследования.
— Она умерла три года спустя, — произнес Штерн. Он вновь наполнил свою чашку из благоухающего кувшина. — Фогден похоронил ее сам, под бугенвиллеей.
— И с тех пор они остались одни, — откликнулась я, — Священник, Людо и мамасита.
— О да.
Штерн прикрыл глаза. Его профиль темнел на фоне закатного зарева.
— Эрменегильда никогда не покинула бы мамаситу, а мамасита никогда не расстанется с Эрменегильдой.
Он залпом допил остатки сангрии.
— Никто сюда не приходит, — сказал он. — Поселяне на холм ни ногой: их пугает призрак Эрменегильды. Проклятая грешница, похороненная нечестивым священником, — разве она может покоиться с миром?
Морской бриз холодил мой затылок. Сгущавшиеся сумерки заставили угомониться даже цыплят в патио. Фазенда де ла Фуэнте была объята покоем.
— Вы же пришли, — заметила я, и Штерн улыбнулся.
Апельсиновый запах поднимался над пустой чашкой в моих руках, сладкий словно от свадебного букета.
Штерн протянул ко мне руку, не совсем твердую.
— Не отужинать ли нам вместе, миссис Фрэзер?
На следующее утро, после завтрака, Штерн был готов отбыть в Сент-Луис. Перед этим я решила задать священнику несколько уточняющих вопросов насчет виденного им корабля: хотелось выяснить, не «Дельфин» ли это.
— Какой это был корабль? — спросила я, наливая в чашку поданное к завтраку козье молоко.
Отец Фогден, пребывавший явно не в лучшей форме после вчерашних излишеств, постукивал по кокосовому ореху, задумчиво напевая что-то себе под нос.
— А?
Он оторвался от своих мечтаний, когда Штерн легонько ткнул его под ребра. Я терпеливо повторила свой вопрос.
— О!
Он прищурился в глубокой задумчивости, потом его лицо расслабилось.
— Деревянный.
Штерн уткнулся лицом в тарелку, давясь от смеха. Я глубоко вздохнула и попыталась зайти с другой стороны:
— Вы видели матросов, которые убили Арабеллу?
Он поднял узкие брови.
— Конечно видел, как не видеть? Иначе откуда бы я знал, что это сделали они?
Я ухватилась за это свидетельство способности к логическому мышлению.
— Да, естественно. А что на них было надето?
Рот священника приоткрылся с явным намерением сказать «одежда», и я опередила его, задав уточняющий вопрос:
— Было ли на них что-то вроде мундиров?
Команда «Дельфина», кроме случаев выполнения официальных обязанностей, носила грубые рабочие робы, однако даже они могли сойти за униформу в силу единообразия цвета и фасона.
Отец Фогден опустил свою чашку, оставив над верхней губой молочный след, стер его тыльной стороной ладони, нахмурился и покачал головой.
— Нет. Думаю, нет. Только и припоминаю, что у их вожака был крюк вместо утраченной руки.
Он согнул длинные пальцы, как бы иллюстрируя сказанное.
