Он сел на траву, прислонился к стене, надвинул шляпу на лоб и отвернулся, чтобы не мешать ей.
Морган разложила свои принадлежности на траве, устроилась возле мольберта и задумалась, обхватив колени руками. Казалось, для нее в этот момент перестал существовать весь мир. Джервис исподтишка стал наблюдать за ней. Она выбирала вид и ракурс для своего этюда.
«Морган не такая, как мы, — сказал Эйдан за завтраком, — она самодостаточна и не нуждается в постоянном общении».
А вот Джервис нуждался в общении. По крайней мере последние девять лет. Он переезжал с места на место, не выносил одиночества, флиртовал с каждой женщиной, прыгал из постели в постель. Он словно старался забыться, бежал от себя самого.
В тишине было слышно, как журчит вода между камней, как шелестят листья, где-то вдалеке вскрикивает птица, стрекочут кузнечики, шуршат крыльями стрекозы. Но эти звуки не нарушали общей гармонии.
Душа Джервиса годами жаждала отдохновения и покоя, своего рода духовного очищения, но он старался заглушить в себе боль одиночества и не думать о бессмысленности собственного существования.
Наконец Морган поднялась с земли и повернула к себе мольберт. Она словно забыла о существовании Джервиса.
Да, эта девушка способна разбить ему сердце.
Она рисовала реку. Морган знала, что вода обладает свойством отражать окружающий ее мир. Солнце, небо, склонившуюся над ней иву. Именно оттенки и цвета создают ощущение реальности в картине. Природа меняется каждую минуту, поэтому этюд можно писать не более двух часов, иначе он будет далек от реальности.
Художник как бы бросает вызов природе, пытаясь запечатлеть ее непостоянство. Это слова Уильяма Блейка. Человек пытается поймать радость в момент ее полета. «Интересно, любит ли Джервис поэзию, — подумала Морган. — Надо у него спросить».
Это вызов не только природе, но и жизни. Ведь человек в своей изменчивости так же неуловим, как солнечный луч, который художник пытается запечатлеть на картине. Один философ, умирая, сказал, что он познал мир, но так и не смог познать самого себя.
Морган закончила этюд, встала и посмотрела на него так, словно видела впервые. Миссис Коупер пришла бы в ужас, подумала она. Она и сама осталась недовольна результатом своей работы.
Тут Морган вспомнила, что пришла сюда не одна, а с Джервисом. Обернувшись, она увидела, что он по-прежнему сидит, прислонившись спиной к гроту, вытянув одну ногу, а другую согнув в колене.
— Сколько времени мы уже здесь? — спросила она.
— Не знаю, может, час, может, два. — Он пожал плечами. — Какое это имеет значение, cherie? Я храпел?
— Думаю, вы вообще не спали.
— Я наслаждался своей ролью безмолвного обожателя, хотя моя возлюбленная не обращала на меня ни малейшего внимания. Можно взглянуть на этюд?
— Не уверена, что его вообще стоит кому-то показывать, — проговорила Морган. — Но если вам очень хочется…
Джервис порывисто поднялся и подошел к ней, обнял ее за плечи и посмотрел на холст. Долгое время он не произносил ни слова.
— Будь на вашем месте мисс Коупер, она непременно спросила бы, почему я не включила в композицию ангела и цветы, они, без сомнения, украсили бы пейзаж. Она бы сказала, что только река и дерево на картине — слишком скучно.
— Должно быть, мисс Коупер просто дура.
Морган прикусила губу. Слова Джервиса ее обрадовали. В то же время она чувствовала себя виноватой в том, что нещадно раскритиковала вкус мисс Коупер.
— У меня такое ощущение, — промолвил Джервис, — что вода вот здесь, у корней ивы, как будто движется, дрожит.
Никто никогда ее не понимал. Даже Эйдан. Он терпимо относился к ее желанию писать, но и ему ее манера казалась несколько эксцентричной. А мисс Коупер вообще потеряла всякую надежду на то, что когда-нибудь увидит «настоящую» картину, а не мазню своей подопечной.
— Все дело в том, что я кладу отдельные мазки, не смешивая краску заранее. Получается особый зрительный эффект — кажется, будто чистые тона вступают во взаимодействие друг с другом непосредственно на холсте. И создается впечатление, что основной тон приобретает сразу несколько оттенков. Он как бы все время изменяется, движется в зависимости от освещения и угла зрения, под которым мы смотрим на этюд. Эта манера делает картину более живой. Придает воздушность, легкость изображению.
— Одно как бы перетекает в другое, — подхватил Джервис. — Все взаимосвязано.
— Да, именно к этому я и стремилась, — радостно произнесла Морган.
Она вдруг умолкла. Ей стало неловко, что она с таким ребяческим энтузиазмом говорит о своей картине. Но Джервис спокойно к этому отнесся и продолжал с интересом разглядывать ее этюд, чуть склонив голову набок.
— Cherie, можно я возьму его себе?
— Вы действительно этого хотите? — удивилась она.
— Я повешу его в своей спальне и буду любоваться. Когда вы бросите меня, он будет напоминать о том, что мы с вами связаны навсегда.
Морган стала быстро собирать свои принадлежности, скинула выпачканную в краске накидку, прошла по берегу и села на траву, обхватив руками колени. Неожиданно в воздух поднялся рой желто-белых бабочек. Девушка заворожено смотрела на них.
Джервис подошел к ней и сел рядом. Сначала он тоже смотрел на бабочек, затем снял шляпу, положил на траву, сорвал длинный стебель и провел им по щеке и шее Морган. Она обернулась и, увидев смеющегося Джервиса с травинкой в руке, тихо рассмеялась:
— Если вы не перестанете насмехаться надо мной, в уголках глаз у вас появятся морщинки.
— Вокруг глаз они от смеха, а на лбу от недовольства или злости.
«Он прав, — подумала Морган. — Лучше научиться смеяться над собой и над миром, чем полыхать злобой и ненавистью».
Джервис выбросил травинку и нежно взял ее за подбородок.
Затем провел ладонью по ее волосам, наклонился и поцеловал ее в губы. Морган ответила на поцелуй.
— Mon amour, — прошептал он и снова поцеловал ее. — Я обожаю тебя.
— Джервис, — выдохнула она.
Морган наслаждалась его ласками. В этот момент она забыла, что собирается поиздеваться над ним, а потом бросить, сделать посмешищем в глазах друзей и знакомых. Она помнила лишь о том, что страстно желает его, что влюблена без памяти.
Он проворно стянул с нее туфли и чулки, сбросил пиджак, жилет и рубашку, приподнялся на локте и заглянул ей в лицо. До чего же он красив! От него пахло мылом, потом и мускусом, и этот запах усиливал ее желание.
Наконец он вошел в нее, и они стали двигаться в одном ритме, пока не достигли вершины блаженства.
Какое-то время они лежали в объятиях друг друга. Затем Морган поднялась и стала приводить себя в порядок.
